— Значит, Александру было лет шесть-семь. Ты видела, как его пороли?
— О, я уже не помню! Нет, этого я не помню!
— А во время порки никто не заметил в нем чего-либо странного?
— Нет.
— Почему слуга остался у вас, когда отец умер?
— Он просил и умолял об этом мать.
— Вот так-то! — торжествующе произнесла Сесилия. — Потому что в доме был маленький мальчик, которого он мог использовать, пообещав, что тот избежит за это порки, но будет наказан, если проболтается или не сделает то, к чему его принуждают. Маленькому мальчику, любопытному, как все мальчишки, интересно было смотреть на голых женщин. Но его принудили к действиям, неестественным для него. Разве это не может быть так?
Не дожидаясь ответа, она продолжала:
— Ты говорила, что Александр должен был помнить одну ужасную ситуацию. Ты имела в виду тот случай, когда его застали со слугой? Когда ему было двенадцать лет?
— Именно это. Это был ужасный день. Мать, которая пылинки сдувала с Александра, стала совершенно безумной: она била его, выла и кричала, ругала его последними словами. После этого Александр ни с кем не разговаривал несколько недель.
Урсула замолчала.
— Да, — тихо произнесла она после паузы. — С ним тогда что-то произошло. Возможно, у него был шок, и он забыл свое детство. Застигнутый врасплох за гнусным занятием и потом избитый до крови своей любящей матерью. Да, и я тоже била его… — пристыжено добавила она.
Сесилия ничего не сказала, только глотнула слюну.
— Ты в самом деле думаешь, что его соблазнил слуга, а потом использовал? — тихо спросила Урсула.
— Я ничего не знаю об этом. С моей стороны это только предположение.
— А ты не могла бы спросить об этом моего брата?
— Я так и сделаю. Когда он вернется домой. Если вернется.
В тот вечер Сесилия ощутила прилив сил. Она верила словам Тарье, что только тот, кто родился с такими отклонениями, неизлечим. И теперь она допускала хоть какую-то возможность того, что Александр изначально был нормальным. И что он снова может стать таким.
Ах, терпеливое сердце, твоя способность надеяться безгранична!
Летом было отправлено два письма.
Одно из них прошло длинный путь из Гростенсхольма в Копенгаген. Это было письмо от Лив к дочери Сесилии.
«Моя дорогая девочка!
Ужасно грустно, что ты потеряла ребенка! Как ошеломлен будет твой дорогой муж, когда узнает об этом! Что я могу сказать, что я могу сделать? Я могла бы приехать к тебе и побыть немного с тобой. Но Дания воюет, и нам не разрешают никуда ехать. Вопреки всему, хорошо, что твоя золовка с тобой. Она кажется несколько суровой, но, я думаю, смотрит на вещи реально. Она написала дружелюбное и проникновенное письмо о твоем плачевном положении. Передай ей привет и благодарность.
Попытайся не вешать носа, дорогая Сесилия. Твой Александр, которого я очень хотела бы увидеть, скоро будет дома, потому что все войны имеют конец. Хотя эта длится уже семь лет. Мы не понимаем, зачем Дания должна во что-то вмешиваться.
Здесь, в Гростенсхольме и на Линде-аллее, жизнь течет как обычно. Мы все рады тому, что твой маленький любимец Колгрим становится таким разумным. Он такой милый и сговорчивый, ты не представляешь себе. Даже по сравнению со своим младшим братом, очаровательным Маттиасом, он просто ангел, все женщины в Гростенсхольме обожают его. Не знаю, изменился ли он на самом деле, но та озабоченность, которая была у нас, когда он родился, кажется теперь совершенно необоснованной, дорогая Сесилия…»
«Если бы это было так.. — сурово подумала Сесилия. — Что ты еще такое задумал, маленькое сатанинское отродье? Или ты просто решил, что выгодно иметь приличный фасад?»
«…У Таральда и Ирьи все в порядке. Ирья расцарапала руку, рыхля розы, но теперь все зажило. Одна из служанок порезала палец кухонным ножом, рану смазали, и хотя это сделали не отец и не Тарье, девушке стало лучше.
Мета тяжело переживает то, что оба ее младшие сына на войне. Аре тоже мрачен и задумчив, хотя он особенно и не проявляет своих чувств. Но самое худшее, что они не получают никаких вестей от Тарье! Они послали письмо в университет в Тюбингене, но им пришло уведомление о том, что Тарье не появлялся там. Мы все так переживаем. Ты ничего не слышала о нем?
А бедняга Клаус каждый день выходит на дорогу, посмотреть, не возвращается ли назад карета, в которой уехал его любимый сын Йеспер. Это выглядит так трагично, что я просто боюсь за него.
У твоего отца все хорошо, но мне не нравится, что он так много работает. Он «берет работу на дом»: лежит и обдумывает до поздней ночи различные случаи из своей практики. Он слишком серьезно относится к своей службе.
Да, и еще мы потеряли нашего дорогого священника, молодого господина Мартинуса, небезызвестного тебе. Ты ведь знаешь, у него были трудности с женой, но потом у них все наладилось, и ему предложили место настоятеля приходской церкви — или епископа, или как там это называется — в Тёнсберге, как мне кажется, хотя я и не уверена в этом. Во всяком случае, его жена стала несравненно мягче с ним, и мы так рады за него, ведь он прекрасный человек, действительно достойный женской любви. Нам так его не хватает.
На этот раз все. Цветы, которые ты посадила на клумбе, сейчас расцвели, но одно растение погибло и вместо него я посадила другое, не знаю, как оно называется, и вся клумба смотрится прекрасно: вся она розово-красная. Не думай о том, что случилось, маленькая Сесилия, ты ведь знаешь, что мы, женщины, часто видим наших новорожденных детей мертвыми. Я знала в Осло одну женщину, которая потеряла девять детей, одного за другим, когда им не было еще и года. У тебя же впереди целая жизнь, а дети Людей Льда всегда были крепкими.
Отец передает тебе привет. Все наши мысли о тебе. И не забывай класть лаванду в бельевой шкаф. Она придает белью такой прекрасный запах, и моль не заводится.
Всего тебе наилучшего,
Твоя мама».
Второе письмо шло еще дольше. Оно было адресовано Александру Паладину и отправлено с посыльным курьером Его Величества короля: Урсуле посчастливилось перехватить этого курьера и всучить ему письмо, которое тот обещал передать в руки ее брату.
Александр находился в особняке, который реквизировали в Нинбурге офицеры. Он с удивлением заметил, что письмо надписано рукой Урсулы: сестра не писала ему уже много лет.
Ощущая смутный страх, он вскрыл письмо.
«Дорогой брат!
Ты будешь весьма удивлен, получив от меня известие, ведь мы не разговариваем уже много лет. Теперь настало время внести изменения в наши отношения…»
«Ближе к делу…» — тревожно подумал он, чувствуя в груди тупую боль из-за дурных предчувствий.
