Кругом звенели браслеты на жмущихся к стенам спугнутых рабынях. Мараджил заметила:
- Надеюсь, мы поймем, где искать это бедствие из бедствий...
В зеркале воды скруглилась зеленая крона низенького тамариска. Дерево сдувал сильный ветер, сухая желтая трава длинно стелилась между каменными осыпями. Путаясь полами рубахи в стеблях, навстречу ее взгляду шел высокий худой зиндж - почему-то в куфии и при луке с джамбией, словно свободный. Остановился, оглянулся. Что-то крикнул, взмахнув рукой. Второй мужчина, в такой же оборванной, выцветшей до серо-бурого гандуре, сидел на корточках и разминал в ладони комок земли. Линялый платок завязан вокруг головы и прикрывает подбородок.
Зиндж продолжил махать и звать. Второй поднялся, просеивая с руки пыль. Поправил перевязь с колчаном и зачехленным луком. Когда он пошел вперед, бесформенный балахон сдуло и облепило ветром.
Мараджил усмехнулась: ну да, эту расслабленную походку породистой лошади ни с чем нельзя перепутать. Только сумеречники умеют так двигаться: текуче, плавно, без напряжения - и в то же время быстрее спешащего человека.
- Ну и где же ты гуляешь, сукин сын?.. - прошипела мать халифа.
Тарик в зеркале опустил край платка, сморщил нос и широко зевнул, прикрывая рот ладонью. Спутника своего он догнал мгновенно. И принялся что-то ему втолковывать, насмешливо кривя губы и тыча зинджу в грудь острым пальцем.
- ...Эй! Рами, эй! Чего расселся?
Самийа продолжил рыться в земле с отрешенным видом. Потом долго смотрел на сыплющийся сквозь пальцы песок.
Сумеречника прозвали Рами, стрелок, но кое-кто за глаза звал его попросту Маджнуном - дурачком то есть. Самийа слегка не в себе, решили люди: Рами подолгу бродил вокруг стойбища, таращась в ветреный горизонт и бормоча себе под нос. С кем он разговаривал - тут мнения разнились. Кто болтал, что сумеречник водит компанию с джиннами, а кто стоял на том, что никаких джиннов тут отродясь не водилось, все джинны, как известно, живут в Руб-эль-Хали и в южных вади на границе с Большой пустыней. Так что многие считали, что самийа попросту повредился в уме от бойни этой их лаонской бесконечной, и вот теперь ходит, кружит, своих мертвых из пыльных смерчей выкликает. Такое уже приходилось видеть, и старейшины полагали, что сумеречник долго не заживется.
Сам-то Антара считал, что Рами не более безумен, чем он сам. Потому что, раз подслушав ровное, как посвист ветра, бормотание на чужом, переливистом языке, Антара уловил созвучия - и рифмы. Самийа сочинял стихи - вот и весь секрет и все джинны.
Однако сейчас он что-то заковырялся.
- Эй! Рами! Эй!
О, услышал. Когда Стрелок догнал его, Антара поинтересовался:
- Нашел чего?
Рами с удивлением вытаращился. И тут же раззевался.
- А че ты все время роешься?
- Я не роюсь, - дернул плечом самийа.
- Роешься!
- Не роюсь!
- Копаешься!
- Не копаюсь!
Антара остановился.
- Нет, ну а чего ты сидел там?
Рами, явно недоумевая, обернулся туда, куда он показал:
- Там?..
- Тьфу на тебя! - рассердился Антара.
А может, он и впрямь сумасшедший, кто их разберет, аль-самийа не люди, у них, может, вообще все по-другому.
- Аааа, там, что ли? - неожиданно просветлел сумеречник. - Да ничего особенного я не делал. То есть делал, но то же, что и всегда. Впрочем...
И, вдруг нахмурясь, принялся заматывать лицо платком - с отрогов Аджи несло крупным секущим песком. Закашлявшись, Антара последовал его примеру.
Сквозь толстую ткань послышалось глуховатое:
- Как у вас говорят? Думал прямо, оказалось криво?
Антара хмыкнул.
Стрелок хмыкнул в ответ:
- Вот и со мной так: я думал, мне удача выйдет, а вышла только пыль в морду и пустые руки. Горы эти и равнина вокруг - старое, сильное место.
Антара кивнул: еще бы. Святые горы-Близняшки, кто ж про них не знает.
- А мне в руки здешняя сила не идет. Не держится в ладонях. Пусто мне тут.
Почему-то он сразу понял - самийа говорит о своем волшебстве. Рами и впрямь не сумел показать ни одного колдовского фокуса, на которые, говорят, так горазды сумеречники. Ни глаза отвести, ни козу пугнуть, как говорится. Если б не ловкость кошки да странноватая большеглазая морда, Рами казался бы совершенным человеком. Впрочем, может, врут все про сумеречников и их волшебство? Может, они как мы? Вот, люди, с джиннами встречавшиеся, так и говорили: живут, мол, джинны совсем как люди, женятся, детей растят, Всевышнему поклоняются... Может, аль-самийа тоже не слишком с человеком разнятся?
- Ага, - мягко проговорил Рами.
И потянулся к чехлу с луком.
Попытавшись проследить его взгляд, Антара долго щурился. Наконец, среди желто-серых откосов, он приметил рыжеватый промельк. Пятно дернулось. И скакнуло.
- Козел! - счастливо ахнул он.
- Да-а... - почти ласково протянул самийа.
Он уже отгибал назад рог лука, накидывая кольцо тетивы на заушину.
Теперь Антара ясно видел: по отвесному гребню мелко прыгал здоровенный тар. Мохнатые ножищи споро копытили осыпающийся камень, козел закидывал назад круглые рога, то и дело мотая горбоносой мордой с приметной коричневой полосой.
- Куст видишь? - с замиранием сердца прошептал Антара, разгибая свой лук.
- Угу. Лезет прямо к нему.
Снизу куст алоэ казался крохотной травяной лохматкой.
- Ну давай, давай, родной... - тихо пробормотал бедуин, жадно следя глазами за головокружительным восхождением тара.
Рами фыркнул и поднял лук.
Антара улыбнулся:
- У нас еще говорят: сегодня счастья нет, завтра найдется.
- Ха, - отозвался Рами.
Гулко тренькнула тетива, свистнуло.
...Мараджил улыбнулась почти против воли: оказалось, она следила за движениями самийа, затаив дыхание.
Сбитый в горло тар тяжело, спуская дожди щебенки, падал вниз. Во рту у него так и торчал лист алоэ.
- Это Аджа, о яснейшая... - мягко пробормотал Фазлуи.
- Что? - Мараджил вскинулась, отвлекаясь от ветреного склона в зеркале воды.
- Горы-близнецы, Аджа и Сальма. Это в северном Неджде, - покивал старый маг, с удовлетворением разглаживая бородку. - Угодья племени бану суаль. Не так ли, о мой господин?
Иса ибн Махан задумчиво перебирал колечки поредевшей в последнее время бороды:
- Да. Алоэ, что приносят для курений в праздник Жертвоприношения, - с этого склона, о моя госпожа.
Мараджил с удивлением встрепенулась. Как же, как же, цена за ратль этого алоэ доходила в Нишапуре до тысячи ашрафи. Тягучий коричневый сок запекался небольшими брусками, евнухи резали его острейшим ножом и тщательно счищали липкие остатки в курильницу - каждый кират драгоценного благовония так и звенел уплаченным золотом.
