– Диего, – сказала она, не поднимая лица. – А почему о тебе говорят… ну, то, что неправда? С чего они так решили? Ты за что-то не любишь женщин? Или ты считаешь, что это безнравственно? Или у вас в Мистралии считается патологией не приставать к каждой даме? Ты же совершенно нормальный. Или это потому, что ты заколдован?
– Нет, – ответил он, пытаясь стиснуть пальцы на её плечах. Непослушные пальцы не согласились и, категорически отказавшись замереть, заскользили по её волосам, ушкам и небольшому участку шеи, не скрытому свитером. – Я… не знаю… Не спрашивай… Ничего не спрашивай, я сам ничего не понимаю… Можно, я тебя поцелую?
Она молча подняла лицо и закрыла глаза.
Ну зачем она это сделала? Ну что ей стоило сказать «нет»? Ничего бы тогда не случилось. Перетоптался бы. Взял бы себя в руки и успокоился. А так…
В молодости это у него называлось «бросить вожжи». Тогда он делал это часто. Забыв обо всём на свете, с головой бросался в безудержный разгул, длившийся иногда по несколько суток. Отдавался веселью и наслаждениям, окунаясь в них, как в океанские волны, ни о чём не заботясь и не боясь утонуть. Пил вино, пел песни, любил женщин, носился галопом, танцевал и принимал наркотики, и все это в одном лихом порыве, на лету, в состоянии непрекращающегося восторга. И остановить его было практически невозможно, пока это состояние не проходило само при очередном пробуждении в незнакомом месте с незнакомой женщиной и с головной болью. И с непременными словами «Ну ни хрена себе я погулял…»
Где-то после первого поцелуя Кантор забыл кто он такой и что здесь делает, и «бросил вожжи».
Они целовались на тёмной улице, освещённой лишь полной луной и слабым светом из единственного освещённого окна где-то под самой крышей одного из домов. Он забылся настолько, что начал уже искать, где расстёгиваются её голубые штаны, но она схватила его за руку и сказала «Ну не здесь же!» То есть, в более подобающем месте она бы не возражала против продолжения, вдруг понял Кантор, слегка опомнившись, и впервые за много лет ему стало всерьёз страшно.
Домой, придурок, вскричал внутренний голос. Скорее, пока стоит, бегом тащи её домой и продолжай!
Пошёл на…, возразил Кантор, скорее из чувства противоречия, чем из несогласия. Этого ещё не хватало.
Дубина ты, она же хочет!
Да мало ли чего женщина хочет спьяну и с перепугу, снова возразил Кантор и вслух сказал:
– Извини, я немного… забылся… Мы, кажется, собирались пойти выпить.
Он всерьёз полагал, что таким образом им удастся отвлечься и забыть о внезапном порыве, толкнувшем их в объятия друг друга прямо посреди улицы. Ошибся, товарищ Кантор. Катастрофически ошибся. Не надо было шляться по забегаловкам… Вернее, пить больше не надо было, вот из-за чего все случилось, но когда уже слегка пьян и когда уже бросил вожжи, разве придёт в голову считать выпитые рюмки да ещё и думать о возможных последствиях?
Они что-то пили в подозрительной забегаловке, закусывая дымом и традиционными солёными орехами, и где-то после третьей он забыл о своих робких намерениях вести себя, как подобает достойному кабальеро. Уже не смущаясь и не удивляясь себе, он вслух рассказывал ей, как она ему нравится и какая она необыкновенная и удивительная… Даже, кажется, о том, как безумно он её хочет, но на этой стадии поручиться за точность своих воспоминаний он уже не мог. А она сказала, что ей с трудом верится в происходящее, поскольку все происходит, как в кино. Потом она объясняла ему, что такое кино, но он плохо понял, поскольку был уже слишком пьян, чтобы понимать всякие умные вещи. Потом он рассказывал ей мистралийские политические анекдоты – нашёл же, что рассказывать даме! – и уже дошёл до того, что начал исполнять в лицах фрагменты из запрещённой в Мистралии пьесы «Путь наверх». Правда, политика ему быстро надоела, видимо, потому, что дама понимала в ней ровно столько, сколько он в кино, и Кантор плавно перешёл на любовную лирику. Начал, кажется, с классики, а потом, забывшись, декламировал вслух на все заведение любимые когда-то стихи на всех языках континента, в том числе, кажется, на хинском… Его понесло настолько, что он начал было даже петь, решив почему-то, что раз в Ольгином мире барды с такими голосами сходят за певцов, то почему бы и ему не попробовать. Неизвестно, до чего бы он ещё дошёл, но в краткий момент просветления вдруг заметил, что все наличные дамы почему-то собрались у их столика, а все мужчины начали на это неодобрительно посматривать. Провоцировать драку у него не было никакого настроения, поэтому он напомнил даме о том, который час и предложил проводить её домой.
Они шли в обнимку по пустым улицам, распевая во весь голос:
Зажав в руке последний рубль,
Идём туда,
Где нам нальют стакан иллюзий
И бросят льда…
И по сравнению с безголосыми бардами Ольгиного мира он казался себе просто непревзойдённым певцом.
Разумеется, вместо того, чтобы, как подобает порядочной девушке, попрощаться с ним у подъезда, она пригласила его зайти на чашку кофе. Учитывая, что никакого кофе у неё в доме не было, а особенно учитывая, как она при этом стеснялась, не понять истинной сути приглашения было сложно. И, разумеется, разгулявшийся товарищ Кантор, вместо того, чтобы отказаться, как подобает благородному кабальеро, и опять же попрощаться, с радостью согласился и чуть ли не бегом рванул вверх по лестнице.
Дома она поставила в шкатулку кристалл для него и исчезла из комнаты. Наверное, в ванную или на кухню. А он остался сидеть в своём кресле в состоянии, близком к падению в Лабиринт. Потому что от этой музыки вполне можно было сойти с ума. Наверное, у него что-то не то было с лицом, потому что Ольга, войдя в комнату, даже испугалась.
– Ты что? – спросила она. – Тебе плохо?
– Что это? – вместо ответа спросил он, кивая на шкатулку.
– Это? «Пинк Флойд». Нравится?
– Это сколько же фанги надо было сожрать, чтобы такое написать? – восхитился он, поскольку этот «Пинк Флойд» почему-то вызывал у него ассоциации именно с наркотиками. – Полную горсть, наверное.
– А что такое фанга? – тут же спросила она. И надо было ей спрашивать? Не могла так догадаться? И он тоже, не мог на словах объяснить? Непременно надо было достать, показать, ещё и объяснить, как её едят. Как будто они мало выпили… Как будто недостаточно было этой безумной музыки… Как будто он и без того не разрывался от желания…
– А это надо жевать или глотать? – спросила Ольга, катая по ладони шарик фанги и с любопытством его рассматривая. – Или их надо горстями употреблять?
– Да ты что! – спохватился он. – По одному. Тебе и половинки хватит, если хочешь. А от горсти можно навеки расстаться с этим миром. Не то что от горсти, а даже от пяти-шести штук.
