Корабб цеплялся изо всех сил, но продолжал сползать вниз, затем сполз, и его тело оказалось под градом ударов передних ног. Препятствие замедлило коня у подножия склона, и Корабб, взмахнув ногой, цепляясь каблуками за камни, смог перебросить тело через голову скакуна.
Очередная стрела ударила в землю и отлетела влево.
Конь застыл посреди склона.
Корабб перебросил вторую ногу, затем обернулся вокруг своей оси на другую сторону и снова вскочил на скакуна. Он уронил поводья, но успел вцепиться пальцами в гриву, вогнав каблуки в бока животного.
Ещё одна стрела отскочила от камня, затем копыта зарылись в песок — и они внезапно погрузились в солнечный свет.
Прямо впереди ждал оазис и укрытие под сенью деревьев.
Корабб прижался к шее коня и погнал его ещё быстрей.
Они нырнули на тропинку между гульдиндхами. Оглянувшись назад, он заметил глубокий порез на левом боку скакуна, рана кровоточила. Затем увидел, что копьё свободно болтается у него на спине. Две стрелы вонзились в древко. Они вошли под разными углами, удар был практически одновременным — судя по трещинам, ощерившимся навстречу и поглотившим инерцию стрел.
Корабб высвободил сломанное оружие и отшвырнул прочь.
Он мчался по склону.
— Тигриные полосы, — прошептала она; её глаза затянулись пеленой за лиственным дымом. — Тигриные полосы, нарисованные на жабе. Почему-то так ты выглядишь ещё более опасным.
— Да, милая, я — чистый яд, — пробормотал Геборик, разглядывая её в сумраке.
В её глазах снова вспыхнула жизнь, случайные едкие замечания стали резкими, что говорило о том, что разум наконец очистился от отупляющего тумана дурханга. Она всё ещё кашляла так, будто легкие были заполнены жидкостью, но лист шалфея в смеси с ржавым листом облегчил её состояние.
Женщина отвечала на его взгляд с любознательным, немного резким выражением лица, непрестанно вдыхая из мундштука кальяна; дым выпускала через ноздри.
— Если бы я мог тебя видеть, — шепнул Геборик, — я бы пришел к выводу, что тебе полегчало.
— Так и есть, Дестриант Трича, хотя я думала, что твои кошачьи глаза могут прозреть любую пелену.
Он фыркнул:
— Просто ты больше не глотаешь слова, Скиллара.
— Что мы сделаем теперь? — спросила она после паузы.
— Скоро закат. Я хотел бы найти Л’орика, и хорошо бы тебе пойти со мной.
— А потом?
— А потом я отведу тебя к Фелисин Младшей.
— Приёмной дочери Ша’ик.
— Да.
Скиллара отвела взгляд и погрузилась в изучение дыма.
— Сколько тебе лет, девочка?
Она пожала плечами:
— Сколько нужно. Если я предназначена исполнять приказы Фелисин Младшей, так тому и быть. Обида бессмысленна.
Неловкий разговор, идёт рывками — и это тревожило Геборика. Ша’ик была такой же. Он поморщился, видно, этот дар интуитивного мышления был чисто женским — несмотря на свои почтенные годы, он не мог похвастаться опытом, который бы позволил на такое ответить. Храм Фэнера был в основном мужским в отношении святого ордена, а жизнь Геборика-вора по необходимости включала лишь нескольких близких знакомцев. Он опять был совершенно растерян.
— Не думаю, что Фелисин Младшая хочет кем-то командовать. Это не смена одного культа на другой, Скиллара. Точно не то, что тебе кажется. Никто не станет манипулировать тобой.
— Как скажешь, Дестриант. — Она тяжело вздохнула, села ровнее и опустила мундштук. — Что ж, веди меня во тьму.
Он пристально посмотрел на неё:
— Отведу… как только она опустится…
Тени удлинялись, постепенно поглощая всю низину под их позициями. Ша’ик стояла на гребне самого северного склона, разглядывая малазанских солдат, что окапывались на отдаленном холме. Сестрица была как всегда методична.
Она бросила взгляд влево, в сторону позиций Корболо Дома. Всё было готово к завтрашней битве; она видела, как напанский командир, окружённый помощниками и стражей, стоя на вершине центрального ската, делал то же, что и она: изучал армию Тавор.
Все на своих местах. Внезапно она ощутила бессмысленность происходящего. Вся эта игра кровожадных тиранов, сталкивающих свои армии в неминуемой битве. Не берущая в расчёт количество жизней, что будут загублены в процессе удовлетворения их жестоких желаний. Чего стоит эта безумная жажда власти? Чего ты хочешь от нас, Императрица Ласиин? Семь Городов никогда не обретут покой под твоей пятой. Их придётся поработить — и какой в этом толк? А что же богиня? Чем она отличается от Ласиин? Распростёртые когти готовы хватать, рвать, залить песок бурой запёкшейся кровью.
Но Рараку не принадлежит тебе, богиня, как бы яростно ты ни претендовала на этот край. Теперь я понимаю. Эта пустыня священна сама по себе. И теперь она ограждается — ощути это, богиня! Она ограждается! Против всех.
Стоявший рядом Маток молча рассматривал позиции малазанцев. Наконец он сказал:
— Появилась адъюнкт, Избранная.
Ша’ик оторвала взгляд от Корболо Дома и посмотрела туда, куда указывал пустынный вождь.
Верхом на лошади из конюшен Паранов. Разумеется. Двое пеших виканцев рядом. Сестрица облачилась в полный доспех, шлем в предзакатном свете отливал алым.
Взгляд Ша’ик вернулся к позициям Корболо Дома.
— Прибыл Камист Релой… он открыл свой Путь и нацелился на врага. Но отатарал Тавор сбивает его… так что он сосредоточился на армии. Ищет Высших магов… неожиданных союзников… — Она вздохнула. — И не находит никого, кроме нескольких шаманов и взводных магов.
Маток прогромыхал:
— Эти двое виканцев с адъюнктом. Они известны как Бездна и Нихил.
— Да. Говорят, сломлены духом — лишены сил, что когда-то давали их кланы, ведь сами кланы уничтожены…
— Даже если так, Избранная, — пробормотал Маток, — то, что она держит их в тумане отатарала, может значить, что они не так слабы, как мы думаем.
— Или что Тавор скрывает их слабость.
— Зачем так стараться скрыть то, о чём нам известно?
— Чтобы вызвать сомнения, Маток, — ответила она.
Он отрывисто вздохнул, невнятно прорычав:
— У этого болота нет дна, Избранная…
— Постой-ка! — Ша’ик снова смотрела на Тавор. — Она отослала своё оружие — Камист Релой прекратил поиски — а теперь… ох!
Последние слова были сдавленным криком: она ощутила, как высвобождается сила Нихила и Бездны — сила, куда бо́льшая, чем кто-либо мог себе представить.
Ша’ик задохнулась, когда богиня внутри неё отшатнулась — а затем испустила крик, переполнивший её голову.
