— Твое имя. — Перец пожал плечами. — А что, хватит тебе ходить Безымянным…
— Мое имя?!
— Ну да. Видишь ли, гномы долго приставали ко мне, спрашивали, как твое имя. Памятник, говорят, есть, а таблички на нем нет. А какой же памятник без таблички? Опять же эпос никак без имени не придумать…
— Какой эпос? — не понимал я.
— Ну как какой? Эпический. Название уже есть, называется «Говен и тохилоги».
— Кто?
— Тохилоги. Это такие монгольские богатыри. А Говен им противостоит…
— Сам выдумал?
Перец с гордостью кивнул.
Вот так. Не придумаешь себе имя сам, его тебе придумают другие. Я вообще-то хотел с именем повременить. Мне даже стало нравиться, что у меня нет имени, что я безымянный. Безымянный и спокойный. И вообще, выбор имени — дело серьезное, надо подумать по-хорошему. Даже не подумать, а подождать. Вдруг подвернется имя, которое мне понравится?
А тут такая оказия-с…
— И что, я теперь Говен, значит? — спросил я.
— Ну да, — простодушно ответил Перец. — Разве тебе не нравится?
Понятно. Это мне ответ за Пердикку. Перец ничего мимо ушей не пропускает. И мстит. Мстит, мстит, мстит…
— Не нравится, — сказал я. — Тебе бы понравилось? Сам-то небось Парцифаль Безжалостный, а меня Говеном нарек. Спасибо…
— Да не парься ты. К памятнику, мне кажется, очень идет название.
Перец гыгыгкнул.
— В смысле? — не сразу догадался я.
— Ну, в смысле материала изготовления.
Перец уже не гыгыкнул, а разоржался. Успокоившись, продолжил:
— Кроме того, в таком названии присутствует еще и явная игра.
— Какая еще игра? — Я смотрел вслед удаляющимся гномам.
— Видишь ли, мой юный друг… — Перец покровительственно взял меня за локоть. — Мое полное имя, как ты знаешь, Персиваль. Это ведь не просто тупорылое имя из кино про вырождающуюся английскую аристократию. Персиваль — это Парцифаль…
— Один из рыцарей Круглого стола, соратник Короля Артура, соратник Ланцелота Озерного. И тот, кто отыскал Грааль, — закончил я. — Знаем. Ты отыскал Грааль?
— Об этом позже, — как всегда неопределенно ответил Перец.
— Ну, конечно, позже. Грааль позже, ладно. Но при чем тут Говен? Кто такой Говен? Это что, из Виктора Гюго? Кажется, он Говена придумал?
— Не знаю, как насчет Виктора Гюго, может, он чего-то и придумал. Но наш Говен — совсем другой Говен. Если следовать традиции, то Говен — антипод Парцифаля. Парцифаль — великий и благородный, Говен — хитрый и подлый, насмешник и интриган.
— Я хитрый и подлый насмешник и интриган? — изумился я.
— А что? — невинно хмыкнул Перец. — Это же ты хотел меня год назад втихаря хлопнуть. Подло и хитро, по приказу Ван Холла. А я тебя благородно спас от лютой смерти. Почувствуй разницу: ты хотел меня убить — я тебя спас. Благородно? Благородно. Так что ты не обижайся, носи имя гордо, с достоинством. А встретишь Кипчака, так и вообще здорово будет. Ты только послушай, как величественно звучит: Говен и его верный оруженосец Пердикка…
И Перец торжествующе похлопал меня по плечу. Будто именно я был Пердиккой. Вообще, какой-то глупый залет получился. В смысле, зря мы сюда залетели. Детский сад какой-то… Хотя, с другой стороны, где не детский сад? Правда, Перец немного перебрал с тупостью… ну да ладно.
— К тому же Говен нормальное имя, бывают хуже, — продолжал Перец. — Ну, например, Амнундак. Хуже ведь?
— Это из «Земли Санникова», — сказал я. — Неоригинально, батенька. Придумал бы что поновее.
— Начитанный… — Перец принялся править подпругу. — Однако начитанный нынче народ пошел. Когда ты столько книжек-то прочитать успел? Вас ведь Ван Холл только меня убивать учил?
— Под гипнозом загружали, — огрызнулся я.
— Ну да, ну да. А талант под гипнозом не загрузишь. Я вот вчера перед сном решил немного погрузиться в сладостный ад творчества, и со мной сталось вдохновенье. Я трансперсонифицировался с великим Вольфрамом фон Эшенбахом…
— А я думал, это крысы безобразничают… С кем-с кем ты персонифицировался?
— Неважно, — отмахнулся Перец. — С великим поэтом, короче. Так вот, трансперсонифицировавшись, я понял, что должен…
Перец замолчал. Будто выключили в нем что-то.
Молчал и смотрел в одну точку. Потом вдруг спросил. Серьезно так спросил:
— А как тебя зовут на самом деле?
— Меня не зовут, — ответил я. — Я сам прихожу.
Хижины вообще никакой не было. Берег. Лодка. И все. Хотя нет, не все. Кострище еще над ним, котелок черный висит, а на рогатках — старые носки.
— Он что, под лодкой живет?
— Художник, который живет в изгнании, не заботится о внешнем, — объяснил Перец. — Спит на песке, сочиняет стихи про реку, про воду. Хорошие стихи…
— А если он не захочет? — спросил я. — Под лодкой, конечно, не жарко, но у нас еще не жарче. Я бы отказался. К тому же он наверняка аскет.
— Не откажется. — Перец протер о себя руки.
— С чего ты взял?
— Выбора у него не будет. Мы его захватим и отвезем к себе на север. Я ему пообещаю возврат. Видишь ли, я тут наводил некоторые справки… Так, по неофициальным каналам… И выяснил, что Ракитченко очень хочет обратно. Туда. А у него никак не получается. Видимо, он еще не готов.
— Зачем ему туда? Стихи же сочиняются…
Перец хмыкнул.
— Стихи-то сочиняются! Но слаб человек, не просто сочинять хочет, а славы желает, жаждет признания. Хочет книжку напечатать, публиковаться. А здесь признания ведь нету, тут признание только у Пендрагона… И публиковаться здесь ведь только на заборе можно. Хотя и заборов-то не найти…
В голосе Перца проскочила вроде как и зависть.
— Короче, я пообещаю ему денег, пообещаю вытащить… Ну, как обычно. Главное, получить драконьи слезы. Потому что время поджимает.
— Куда поджимает? Ты бы рассказал мне, что собираешься делать…
— Да как что? Все просто: мне кажется, уже пора господину Ван Холлу вздрогнуть. Ну, потом поговорим… Главное, сейчас Ракитченко захватить. Твоя задача такова: подбирайся со стороны реки и страхуй. Если вдруг Ракитченко побежит в твою сторону, ты его немного стукни. Понятно?
— Понятно.
— Вот и отлично. Иди. А я пока сети расставлю.
Я отправился к реке, сел на холодный песок. Перец расставил сеть, взмахнул рукой. Горыны упали с неба и встали вокруг лодки. Треугольником. Тихо.
Ракитченко спал. Громко храпел, так что даже мне у реки было слышно. Перец поднял руку вверх. Щек вытянул шею и легко перевернул лодку носом.
На песке лицом вниз лежал Ракитченко, обряженный в камуфляжный костюм. Спал, раскинув руки и вцепившись пальцами в песок. Так, наверное, и должны спать настоящие поэты — вцепившись в мать сыру землю. Для вдохновения.
