А какова была его природа? Ему надлежало быть холодным и бездушным. Ему полагалось быть котом, зверем, гуляющим в одиночку, ночным охотником. Но он был наполовину человеком, и хотя, быть может, у него не было души, у него было сердце; и он никак не мог ожесточить его.
Айдан поднял голову. Солнце уже было низко. Иерусалим был весь словно из золота, купаясь в потоках закатного света.
Он наблюдал, как закат озаряет небо, потом медленно угасает, как одна за другой зажигаются звезды. Остальные тоже поднялись на крышу, в сумеречную прохладу. вслед за ними явились слуги, принесшие все для ужина. Айдан чувствовал излучаемую ими озабоченность. Джоанна села так далеко от него, как могла. Казалось, она избрала лучшую защиту — сделать вид, что он не существует. Он обладал не меньшей силой воли, но глаза разума не так просто отвести, как очи телесные.
Она быстро поела, и исчезла. Он тоже не стал задерживаться.
Тибо проводил Айдана в его комнату. Это, конечно же, были обязанности пажа — заботиться о господине, помогать ему разоблачиться, приготовить для него постель. Айдан не хотел, чтобы его провожали. Или ждали его. Или, во имя Господне, касались его. Прикосновение разрушало любую защиту, оставляя мысли открытыми в их бессмысленности, бесформенности, в их безумной принадлежности человеку.
Ничего хорошего не вышло бы, если бы он поддался этим чувствам. Мальчик следовал за ним с неотступной преданностью. У Тибо даже гнев Айдана вызывал восхищение: пламя гордой души рыцаря с Запада. Когда Айдан огрызался на него, он даже не обижался. Тибо мог бы сказать всем оруженосцам при Высоком Дворе, что его господин — человек крутого нрава, но зато смелый, великодушный и щедрый. Словом, истинный принц.
Айдан оттолкнул Тибо:
— Ты прекратишь это? Ты собираешься перестать?
Тибо удивленно уставился на него. До такого еще никогда не доходило.
"Прекрати думать обо мне!"
Мальчик застыл там, куда Айдан толкнул его, прислонившись к стене, изумленно глядя во все глаза. Айдан издал странный звук — наполовину рычание, наполовину стон. Потом бросился на кровать. Все его защитные силы поднялись волною и сжались в непроницаемый кокон.
Безмолвие. Блаженный покой. Наконец-то он один.
Он чувствовал кожей, как Тибо неслышно передвигается по комнате, исполняя свои обязанности, не пропуская ни единой. Последней его заботой было погасить светильник, оставив только один огонек. Затем мальчик улегся на свой матрац у двери. Судя по всему, он сразу же уснул.
Айдан расслаблял мышцу за мышцей. Он ощутил укол стыда. Этот ребенок приносил ему в дар одну только преданность, а он отплатил за это резкими словами и ударом.
Тибо свернулся под простыней калачиком, черные волосы взъерошены, дыхание ровное. Ни единого всхлипа; значит, причиненная обида не останется с ним долее этой ночи.
Ничто не проникнет за эти стены. Они высоки и неприступны. Айдан успокоил настороженные сверхчувства. Эту единственную ночь, во имя крови Господней, он должен провести спокойно.
Безмолвие; покой. Все они спят, даже собака спит в своей конуре. Леди свернулась, словно кошка, на своей половинке широкой двуспальной кровати, рядом с ней, на месте ее мужа, теперь посапывает носом служанка. Дочь спит одна, сначала она беспокойно металась во сне, теперь затихла, на щеках соленые дорожки — следы слез. Сын…
Нет, это не сын хозяйки спал в комнате с багряными панелями, не он разметался там поверх покрывала. Мальчик был смуглокож, тонок и невысок. Этот же — высок и бледен, и это взрослый человек, да, несомненно. Тело без единого порока, хотя один, пожалуй, глаза мусульманина отыскали бы — над этим мужчиной не был свершен обряд обрезания.
Марджана, соткавшись из воздуха, остановилась над ним, зачарованная. Нынче ночью не было луны, и все же его тело светилось собственным бледным светом. Не бывает на свете кожи белее. За исключением — она задержала дыхание — ее собственной. Лицо его скрывала тень. Тень от упавших на лицо волос, черных, как ночь, длинных и густых.
Он слегка пошевелился во сне. Она слегка отступила во тьму, готовая исчезнуть, но остановилась. Волосы его откинулись с лица.
О, только не франк, не этот. Орлиный профиль, острый, словно лезвие кинжала, без мягкости, без изъяна. Он даже не стал уродовать это лицо по ужасной франкской моде — не стал сбривать бороду, гордость и украшение мужчины.
Рука его по своей воле потянулась к нему, но не коснулась, не посмела. На Марджану нахлынуло счастье и, неожиданно, пронзительный ужас. Он был подобен ей. Теперь, когда она знала, на что смотреть, она видела свет, сияние магии, мощь, что была воздухом и огнем.
Но превыше счастья, превыше ужаса был долг — уничтожение. Ранее этот дом был закрыт для нее, окружен стенами и стражей нечеловеческой природы. Но этой ночью стены пали. Он убрал их. Он, по причинам, которых она не знала, снял чары. Он был врагом. Он был демоном, служившим хозяйке, а она повелевала им.
— Нет, — прошептала Марджана сквозь стиснутые зубы. Он был ифритом, духом воздуха. Он принадлежал ее племени. Он принадлежал ей.
Если кто-то из ифритов может принять ислам, почему бы другому не исповедовать иную веру?
Она улыбнулась, почти испытывая боль. Она пришла убивать. И она нашла… нет, не брата. Нет. Несомненно, не брата, если Аллах воистину милостив.
Взгляды их встретились. Глаза его моргали, все еще полные сонных видений. Серые, как дождь, глаза, с зелеными отблесками от света лампы. Он слегка нахмурился, и в то же время удивленно улыбнулся. Слово, которое он произнес, было ей незнакомо, и все же она знала его.
— Прекрасная, — сказал он. — Такая прекрасная…
Ужас, поднявшийся волной, захлестнул Марджану. И вместе с ужасом пришла мощь. И эта мощь обрушилась на него, погрузив его в глубокий сон.
Марджана пришла убивать. Там, у двери, загораживая ее, — как будто смертное дитя могло противостоять тому ужасу, которым была она! — спал тот, за кем она была послана. Маленький, стройный, смуглый.
Дитя, но почти мужчина.
Рука ее по своей собственной воле нанесла удар, быстрый и чистый. Сердце трепыхнулось под клинком, борясь, протестуя. Она вонзила кинжал до конца.
Мальчик умер прежде, чем смог осознать, что умирает. Последнее его сонное видение проскользнуло мимо Марджаны. Легкое, точно обрывок песни: острый орлиный профиль, любовь на грани преклонения, счастье и гордость. "Я принадлежу ему. Он мой господин." Легкая тень. "Даже если он думает, что не желает принимать мою верность."
Марджана упала на колени. "Прочь отсюда! — кричал ее рассудок. — Прочь, уходи!"
