Марджана упала на колени. "Прочь отсюда! — кричал ее рассудок. — Прочь, уходи!"
Всегда, до этой ночи она, неумолимая, словно Ангел Смерти, приходила, убивала и исчезала. Раскаяние приходило позже, как и черные думы, как и ужас перед собственными окровавленными руками. Не теперь. Не в доме врага. Позади ее мощь, свободная от уз; перед нею смерть, медленно остывающее тело, словно охваченное сном. Мальчик. Дитя. Невинный. И она убила его.
Из глубин ее души поднимался отчаянный плач, заполоняя ее, грозя разорвать на части. Он увлек ее прочь, швырнул в ночь.
Айдан просыпался. Вокруг еще теснились сны. Словно бы вой ветра на пустошах; страшная, замораживающая сердце скорбь, скорбь на грани безумия, увлекшая его во тьму.
Не было слышно ни звука. Память пробивалась сквозь мрак. Другое, то, что было прежде сна. Слабая, неопределимая сладость. Мерцание света. Лицо. Белое, прекрасное дикой красотой; волосы, какие могут только присниться — текучие, винно-красные. Глаза…
Глаза такие же, как у него, жадно глядящие на него.
Его мужское естество было напряжено до боли. Мудрый глупец, усмехнулся он над собой. В страхе убежал от смертной женщины, и во сне грезил о женщине своего племени. И даже не о той, кого знает, не о стройной королеве с кожей цвета слоновой кости, супруге своего брата. О нет. Он, конечно, должен грезить о той, кого даже не существует, о неистовой женщине-кошке неземной белизны, чья красота разит, как отточенный клинок.
Боль его не успокаивалась, но просто стихала. Он сел и запустил пальцы в волосы, ероша их. Сознание его расширялось, охватывая стены. Все еще не рассуждая, гоня прочь сны, видения, обрывки тьмы, он прислушивался к магическим сверхчувствам.
Безмолвие. Полное спокойствие. Ни звука, ни дыхания, ни запаха чужого присутствия. Тибо неподвижно лежит на своей подстилке. Сознание его…
Безмолвие.
— Тибо, — позвал Айдан. Потом громче: — Тибо!
Ничего.
Айдан понял. Но отказывался понимать. Этого не могло быть.
Когда Айдан потряс мальчика за плечо, голова его безжизненно мотнулась. Глаза были широко открыты, и в них не было даже удивления. Тибо ушел. Был опустошен.
Мертв.
На фоне гладкой смуглой кожи напротив сердца мерцал серебристый блеск — рукоять сарацинского кинжала. А сбоку от тела мальчика, все еще теплый от печного жара, лежал хлебец, каких не выпекали ни в одной пекарне, кроме…
Айдан запрокинул голову, и не то застонал, не то завыл.
Он не сошел с ума от всего этого. Бог не был столь милостив. Он был взволнован из-за женщины. И в этом волнении снял свою незримую охрану. И ассасин явился в самую его комнату, пока Айдан спал, метался во сне и испытывал вожделение к пригрезившейся незнакомке. А убийца забрал жизнь Тибо и исчез.
Совсем. Не оставив следа. Кинжал был просто безжизненным предметом, холодная сталь без запаха либо ощущения прикосновений владельца. Хлебец состоял из муки, воды и меда, в нем не было ничего от пекаря, словно бы он испекся сам по себе.
На хлебце было пятно крови Тибо. Слишком мало крови, чтобы принести столь великую потерю. Айдан откусил кусочек. Он не знал, зачем это делает, знал только то, что должен так поступить. Хлебец был сладким.
Он поднял взгляд и увидел расплывчатые пятна лиц. Все они молчали, ошеломленные и испуганные. Его широко распростертое сознание находило скорбь, скорбь и только скорбь, отдающуюся в каждом уголке души. И страх. Их напугал ночной охотник. Белый хищник с кошачьими глазами, скорчившийся над телом Тибо, с губами, вымазанными медом и кровью.
Кое-кто из них наткнулся на казавшуюся неоспоримой мысль, заставившую вздрогнуть: чужак в доме, чья история была наполовину открыта свету, наполовину таилась в тени. Он с песней явился на крыльях смерти. И сейчас кровь на его руках. Он сделал это, и никто другой.
— Нет, сказала Маргарет, воздев руку. Голос ее был пугающе спокоен.
Айдан молча вытащил кинжал из тела. Она почти не вздрогнула при виде крови.
— Дамасская работа, — сказала она негромко и холодно. — Это видно по орнаменту на рукояти и лезвии. Но сталь слишком хорошая для западных рудников — это лучшая индийская сталь. Этот кинжал выглядит новым.
— Для каждого нового убийства, — обронил Айдан, — новый клинок. — Он поднял Тибо на руки. Голова мальчика перекатилась к плечу. Тело было легким, словно древесный лист, и тяжелым, словно целый мир.
Окружающие смотрели на него. Впереди всех стояла Джоанна, онемевшая от ужаса: она не могла оторвать глаз от лица брата.
— Может быть, он не мертв? — сказала она. — Может, просто без сознания? Может быть, он очнется? Может быть…
— Он мертв. — Голос Айдана был ровным.
Рука Джоанны метнулась ко рту, останавливая поток слов. Одна из служанок вдруг начала причитать. Джоанна резко обернулась:
— Прочь, все вы! Прочь!
Они заволновались. Маргарет не обращала на окружающих никакого внимания. Она вертела в пальцах кинжал, рассматривая его, словно зачарованная. Джоанна сделала шаг вперед. Слуги отшатнулись и сочли за лучшее исчезнуть.
Молодая женщина так же резко обернулась. Маргарет не двигалась. Айдан застыл, как изваяние. Слуги могли поднять плач и разбудить им весь квартал. Они трое могли только молчать. Смерть Герейнта была горем. Эта смерть — горем среди горя. Это было вне любых слов и почти вне пределов горя. Души их, казалось, онемели.
— Бог велик, — сказала по-арабски Маргарет низким завороженным голосом.
Остальные смотрели на нее, не говоря ни слова.
Она не была сломлена. Еще не была.
— Так гласит эта надпись, — пояснила Маргарет, — здесь, на клинке. Он весьма набожен, этот ассасин, и предан своему Богу. Он жиреет на крови невинных.
Ненависть ее была чистой и твердой, словно алмаз.
— Джоанна, — сказала она, — Найди Годфруа, если он уже закончил рыдать и скрежетать зубами. Вели ему принести мой письменный прибор.
Джоанна не стала даже возражать и вышла.
Айдан и Маргарет остались наедине. Так мягко, как только мог, Айдан опустил Тибо на богато застеленную кровать, закрыл широко распахнутые глаза, прикрыл безжизненное тело покрывалом, медленно выпрямился, повернулся. Маргарет созерцала его с интересом и даже с некоторой долей восхищения.
Это горькое спокойствие было ее защитой. И с таким же спокойствием он сказал:
— Это моя вина. Я утратил бдительность. Его кровь падет на мою голову.
Маргарет чуть заметно качнула головой.
— Я знала, что он должен быть следующим, но продолжала упорствовать. Мы оба виновны. Но я в большей степени. Его кровь падет на мою голову.
