Из почтения к памяти рея Вито.
Следующий удар был таким сильным, что она даже его не почувствовала. В глазах вспыхнуло, пол и стены разьехались в разные стороны и почернели.
Амарела уронила голову на грудь, задыхаясь от ненависти и потрясения.
Энриго некотрое время постоял рядом, тяжело дыша, потом развернулся и вышел.
Хлопнула дверь и рейна Марген дель Сур наконец смогла заплакать.
* * *
Ветлуша сонно двигалась к морю, стиснутая каменными стенами. Раньше по ее изогнутым берегам лежали песчаные отмели, и подмытые за долгое время обрывы с торчащими корнями и ласточкиными гнездами. На деревянные мостки приходили стирать прачки, можно было поднырнуть снизу и опрокинуть корзину, так чтобы по воде полыли тяжелые белые полотнища простынь и человеческие рубахи, взахивая рукавами, словно утопающие.
Прачки крыли водяной народ всякими словами, но зимой бывало ставили у полыньи блюдо с горячими пирожками — чтобы в апреле лучше ломался на реке лед.
Ньет поднырнул под струю теплого течения, сильно отталкиваясь ногами, метнулся в тень моста и застыл над донной мутью, раскинув руки и слегка пошевеливая растопыренными пальцами. Потом он медленно перевернулся на спину и бездумно уставился на свет и темные кляксы, пятнавшие поверхность. По мосту грохотали фуры и легковые автомобили, опоры вибрировали, отдаваясь под ребрами, как отдается грохот барабана. Если слушать из реки — город колотится, как огромное сердце, пульсирует, проталкивает кровь по жилам.
Фолари улыбался, не мигая смотрел вверх, темные глаза оставались неподвижны.
Он так привык жить с людьми, что даже в воде не стал менять облик, так и болтался в мутной толще облаченный в человечью одежду, только сандалии скинул на набережной. Сильно толкнула вода, вскипели белые пузыри — с моста прыгнул кто-то из своих, кажется Озерка, подплыла к нему, двигаясь рывками, бледное личико под водой казалось зеленым.
Ньет безразлично отвернулся.
Озерка совсем юная, родилась, когда Ветлушу уже начали забирать в камень и почти не помнит, как тут все было раньше.
Набережная для нее — родной дом.
Ньет же не вылезал на сушу, пока в реке не стало невозможно жить.
Поглядывал на мир с изнанки, подплывал к поверхности.
Он прикрыл глаза и стал думать как было раньше.
Память фолари — бесконечный океан, в котором обрывки чужих воспоминаний путаются со своими, и все перемешивает соленая вода времени… Никогда не знаешь точно — твое ли это воспоминание, или чужое. Фолари не считают свой возраст, взрослеют не как люди, и прошлое их нелинейно, а ветвится, как куст водорослей. В глубине памяти все сливается, остается только общее "я".
Я, который дремлет в спокойной, пронизанной лучами воде.
Она снова проходит по мосткам, там, по Ту Сторону. Осклизлые доски чуть вздрагивают, плотная волна ударяет в бок, щекотно резонирует в боковой линии.
Я просыпаюсь.
Рывками, то и дело зависая в холодных струях, поднимаюсь со дна. Хожу кругами. Приглядываюсь.
Она бывает надолго задерживается там, наверху. Иногда вода начинает дрожать чуть сильнее, звуки расходятся радужными всплесками, переливаются.
Это она поет.
Я выгибаюсь, переворачиваюсь в этом дрожании, острые перья на плечах топорщатся, натягиваются перепонки меж пальцами рук.
Щелк… хвост выстреливает, как кнут, прогоняя в зеленоватой толще гудящую волну.
Может быть она смотрит сейчас на серебристую, как чешуи на моих предплечьях, водяную рябь, видит, как ходят под тонкой амальгамой темные тени.
Одна из них — это я.
Проплывая сквозь туго натянутый уток стеблей кувшинок, я дергаю за них и яркие цветы с Той Стороны пляшут.
Изнанка всего.
Все изламывается, пересекая границу, и свет, и воздух и сила звуков.
А что будет со мной? Если выгляну?
Я медленно проплываю под мостками, затаиваюсь в темной тени, вглядываясь в колеблющееся полотно лучей.
Каждый день мы играем в одну и ту же игру.
Она наверное не знает, что я тут живу, иначе игра стала бы не такой интересной.
Тихий стук, один, другой.
Я отираюсь плечом о скользкую тину, наросшую на бревнах, терпеливо слежу.
Оплетенная струями потревоженной воды, в перламутре воздушных пузырьков, в мой мир опускается ножка. Потом вторая.
Она же не знает, что я тут, под мостом.
Я кидаюсь вперед, нарочно промахиваюсь, щелкнув зубами. Разворачиваюсь. Круги все сужаются.
Она беспечно шевелит пальцами, наслаждаясь прохладой.
Дымчатая, как расплывшаяся тина, прядь моих волос скользит по ее щиколотке, пальцы вздрагивают и поджимаются.
Я снова замираю, тараща глаза. Выжидаю.
Приоткрываю рот, пробуя воду на вкус.
Странные, непонятные запахи — таких здесь нет.
Они никак не называются, лишь рождая в моем сознании яркие вспышки, образы смутно колеблющихся трав, отблески голубого, что-то круглое, золотое, как пленка на поверхности колодца.
Все перебивает дразнящий небо и язык вкус крови — по нежной, теплой-претеплой коже ступни тянется подсохшая царапина.
Биение пульса под выступающей косточкой завораживает.
Я медлю, поворачивая голову из стороны в сторону, растопыриваю и складываю плавники, дожидаюсь момента, когда ожидание становится невыносимым и бросаюсь, раскрыв пасть.
Клац! В последнее мгновение успеваю отвернуть, разворачиваюсь, ухожу на глубину. Гляжу уже оттуда — на яркое пятно.
Жалко, что она ни за что не стала бы со мной играть, если бы знала…
Тяжко зашумел поезд, идущий по путям, Ньета покачало, как чаинку в стакане. У его человека толстые граненые стаканы, серебряные подстаканники, за которые не страшно взяться. Запах краски и растворителя, деревянной стружки, резкого одеколона, странная, с железным привкусом вода в кране.
Это — только его воспоминания.
Пока.
Когда-нибудь он решит вырасти, и найдет себе подругу, и его воспоминания вольются в чужие, как вливается алая капля в колодезную воду. Вольются и растворятся.
И вкус воды еле уловимо изменится.
Как сейчас…
Ньет заинтересовался и начал потихоньку подниматься вверх, туда, где рябили бесконечные мелкие волны. Знакомый запах беспокоил его, притягивал.
Он подплыл вплотную к каменной стене набережной, туда, где к реке вели пологие ступени.
Кто-то беспечно болтал в воде босыми ногами, и он очень хорошо знал кто.
Фолари усмехнулся, приблизился, отерся о маленькую ступню плечом.
Ножки дернулись, но убираться не спешили.
Ему вдруг стало весело и хорошо. Захотелось выпрыгнуть из воды и перекувыркнуться в воздухе, устроить плеск, такой, чтобы брызги во все стороны.
