— По-моему, нет. По-моему, долгое время и до сих пор Силы клокотали бешено, но мы, наконец, подошли к концу игры.
— Что заставляет тебя влезать в эти дела?
— Началось это с тщательного обдумывания событий, — сказал он. — Затем последовали формулировка и тестирование гипотез.
— Избавь меня от лекции по использованию научного метода в теологии и человечьих политиках, — сказал я.
— Ты спросил.
— Верно. Продолжай.
— Тебе не кажется странным, что Савалл угас как раз тогда, когда одновременно свершилось так много событий из тех, что долгое время были в подвешенном состоянии?
— Когда-нибудь ему пришлось бы уйти, — сказал я, — и все недавние потрясения, вероятно, хорошо этому поспособствовали.
— Выбор времени, — сказал Мандор. — Стратегическое расположение. Согласованность действий.
— Для чего?
— Чтобы посадить тебя на трон Хаоса, конечно, — ответил он.
Иногда слышишь что-нибудь неприятное, и — все. В другой раз слышишь что-нибудь невероятное, и оно откликается эхом. Странное мгновенное ощущение невероятного знания, которое — и все время! — просто недосуг подобрать и изучить. По правилам, мне следовало бы подавиться при заявлении Мандора, затем фыркнуть что-нибудь вроде: «абсурд!» Я странно воспринимал эту ситуацию — было умозаключение Мандора верным или нет — словно здесь нечто большее, чем догадка, будто существовал некий всеобъемлющий план по выдвижению меня в круг власти во Дворах.
Я сделал затяжной, медленный глоток кофе. Затем:
— Да ну? — сказал я.
Я чувствовал, что улыбаюсь, пока он искал мой взгляд, изучал моё лицо.
— Ты принимаешь участие в попытках сознательно?
Я снова поднял чашку с кофе. Я чуть было не сказал: «Нет, конечно, нет. Я впервые об этом слышу». Затем я припомнил, как отец рассказывал мне о том, что он втянул тётю Флору в изложение жизненно важной информации для подлечивания отцовской амнезии. Меня впечатлила не столько ловкость, с которой он это проделал, сколько факт, что его недоверие к родне было за пределами сознания, в виде чистого рефлекса. Не пройдя через все семейные свары, где бывал Корвин, я ощущал нехватку чувств такого высокого накала. И Мандор, и я всегда хорошо уживались, невзирая на то, что он был старше на несколько столетий и в некоторых вопросах мы имели весьма отличающиеся вкусы. Но вдруг на столь высоких ставках, тот негромкий голос, о котором Корвин поминал, как о худшей, но более мудрой половине, подсказал: «Почему бы нет? Можешь попрактиковаться, малыш», — и, поставив чашку, я решил попытаться, просто попробовать, как это на ощупь.
— Не знаю, имеем ли мы в виду одно и то же, — сказал я. — Но почему бы тебе не рассказать мне о середине игры… или, наверное, даже о начале… о том, что привело тебя сейчас к поспешному выводу.
— Лабиринт и Логрус оба обладают разумом, — сказал он. — Мы с тобой видели доказательства тому. Проявляется ли это как Змей и Единорог, или иным образом — особой разницы нет. В любом случае мы говорим о парочке более-сильных-чем-человеческий разумах с обширной мощью в распоряжении. Кто придёт к финишу первым — бесполезный теологический вопрос. Нам нужно лишь побеспокоиться о нынешней ситуации, поскольку она касается нас.
Я кивнул.
— Милая оценка, — согласился я.
— Силы, которые они представляют, противоборствуют, но годами были отточено равны друг другу, — продолжал Мандор, — и таким образом было установлено некое равновесие. Они постоянно алчут небольших побед, пытаясь добавить к собственному домену нечто за счёт противника. Похоже, игра шла с ничейным счётом. И Оберон, и Савалл были долгое время их агентами, а Дворкин и Сухэй — посредниками, связанными непосредственно с силами.
— Ну и? — сказал я, когда он глотнул сока.
— Я уверен, что Дворкин вошёл в слишком тесный контакт с Лабиринтом,
— продолжил он, — и стал объектом подтасовки. Однако он достаточно искушён, чтобы осознавать это и сопротивляться. Кончилось все его безумием, с обоюдным ущербом как для Дворкина, так и для самого Лабиринта: слишком тесная связь была у них. Это, в свою очередь, послужило причиной тому, что Лабиринт бросил Дворкина одного, не желая дальнейшего риска. Но ущерб был нанесён, и Логрус отыграл небольшой плацдарм. Это позволило ему орудовать во владениях порядка, как раз когда принц Бранд начал эксперименты с намерением усилить свои способности. Я уверен, он подставился, попал под контроль и стал невольным агентом Логруса.
— В основном это предположения, — сказал я.
— Заметь, — сказал Мандор, — что его намерения, по-видимому, стали намерениями безумца. Они имели куда больше смысла, когда казались неким желанием уничтожить порядок, ввергнуть вселенную в изначальный хаос.
— Продолжай, — сказал я.
— В какой-то точке Лабиринт открыл… или, вернее, окончательно овладел… способностью творить «призраков» — недолго живущих подобий любого, кто имел дело с Лабиринтом. Очаровательная идея. Я был очень заинтересован в её исследовании. Она обнажает суть основного механизма, поддерживая мой тезис о прямом участии Лабиринта и, вероятно, Логруса, в управлении реальными событиями. Как думаешь, могли они фигурировать в выдвижении твоего папы против Бранда, как самого сильного бойца Эмбера? Мне интересно.
— Я что-то не вникаю, — сказал я. — Выдвижении, говоришь?
— У меня такое чувство, что на него действительно пал выбор Лабиринта как на следующего Короля Эмбера — этакое повышение в чине, что, вроде как, соответствовало желаниям Корвина. Я интересовался его внезапным выздоровлением в той клинике на Отражении Земля и обстоятельствами, сопутствующими несчастному случаю, забросившему его туда: при различных временных потоках кажется возможным, что Бранд мог бы находиться в двух местах одновременно — как заключённым, так и заглядывающим в прицел ружья. Хотя конечно, Бранд уже больше не пригоден для прояснения дела.
— Опять предположения, — сказал я, приканчивая омлет. — Но небезынтересные. Продолжай, будь любезен.
— Тем не менее, у твоего отца имелись зрелые размышления по поводу трона. Как-никак, он был лучшим бойцом Эмбера. Эмбер выиграл войну. Лабиринт был отремонтирован. Равновесие было восстановлено. Рэндом стал второй примеркой на монарха — хороший хранитель status quo — и выбор был сделан Единорогом, а не жителями Эмбера согласно любому из вариантов Правил Наследования.
— Я никогда не рассматривал это так, — сказал я.
