Ионатана посадили в одиночную камеру. На допросе должен был присутствовать кто-то из высших чинов.
Так Руне потерял двух своих друзей. Но он не знал об этом, добравшись на рассвете до окраин Осло.
Ионатану пришлось ждать три дня, прежде чем кто-то соизволил заняться им. Это были три тяжелых дня с тревогой о том, что может произойти, если его признают виновным. Пить ему не давали, ставя раз в день миску с какой-то мерзкой кашей, вместо туалета – вонючее ведро. Ремень отобрали, ботинки тоже, поскольку все это было довольно новое, а в стране плохо было с обувью.
И вот наконец, когда он чувствовал себя уже достаточно униженным, грязным, голодным и изможденным, его вызвали в контору.
За роскошным письменным столом сидел немецкий офицер. Норвежец, схвативший Ионатана, тоже присутствовал.
Обойдя вокруг письменного стола, немец ударил юношу плетью по плечу. Потом сказал что-то по-немецки, на что Ионатан сразу же ответил. Немец злобно посмотрел на него.
Ионатану пришлось еще раз рассказать о поездке в Белльстад и обратно. Он увидел лежащий на письменном столе документ со штемпелем больницы и понял, что оттуда получены сведения.
Ситуация была далеко не шуточной.
Наконец, немцы окончили свой осмотр. Стоявший чуть поодаль норвежец имел при этом весьма кислый вид. Он бы с удовольствием снес Ионатану башку.
А немцы говорили через голову Ионатана, словно его и не было в комнате. Они принимали какое-то важное решение.
И Ионатан осмелился спросить у них на своем жалком, школьном немецком языке:
– Могу я сообщить на работу и своим родным, что я здесь?
– В этом нет необходимости, – рявкнул норвежский нацист. – В больнице и так знают об этом, все остальные могут получить у них нужные сведения.
Ионатан не жил дома, но рано или поздно мать и отец все равно узнают обо всем.
Он беспокоился о Карине и Руне. Но спрашивать о них, конечно, нельзя.
Ионатан с самого начала решил никого не выдавать, каким бы пыткам его не подвергали. Но было не похоже, что его подозревают в чем-то серьезном, ведь вряд ли можно было назвать настоящей пыткой условия содержания в одиночной камере.
Когда речь заходит о пытках, многие думают о физическом насилии. Но есть более сильные средства давления на человека, чем боль. Человек может заставить себя вынести любую боль. Но какой юноша вынесет, к примеру, то, что у него выдерут все зубы? Или если над кем-то из его близких нависнет смертельная угроза? Или…
Да, мир пыток так многообразен, так безграничен. Никогда человеческая фантазия так не расцветала, как при выдумывании мучений для других людей. Существуют настолько немыслимые методы, позволяющие заставить человека заговорить, что о них страшно упоминать.
То, что предстояло Ионатану, не было пыткой. Но он бы предпочел ежедневно получать сто ударов плетью, чем пользоваться теми благами, которые его ожидали.
Немец, которого он встретил на Карл Йохан, принялся задавать ему вопросы с быстротой пулеметной очереди: Кто его родственники? Откуда происходит его род? Его род норвежский или же у него были германские, вернее, тевтонские предки? Нет ли среди его предков евреев?
Ионатаном овладел черный юмор. Единственное, кого не было среди его предков, так это евреев. В остальном же кого здесь только не было!
И он начал старательно давать пояснения. Рассказал о своих немецких родственниках дворянского происхождения Паладинах и Эрбахах, о французских дворянах Сент-Коломб. Здесь он немного приврал, поскольку никто из них не был его предком. Но это звучало так красиво… Во всяком случае, датский род Мейденов имел к нему отношение. Он перечислил также всех крестьян и фермеров, бывших с ним в родстве, а также своих шведских родственников. Но самого главного он не сказал: о происхождении Людей Льда из азиатских степей и тундр. Он был твердо убежден, что о таких предках здесь следует умалчивать.
Трудно было сказать, выгодно или не выгодно для Ионатана было замалчивать о Людях Льда. Но, как бы то ни было, немцы были довольны – отчасти потому, что он так хорошо знал своих предков, а отчасти из-за того, что некоторые его предки были очень знатными. Они видели в нем подлинного арийца – и соответствующим образом относились к нему.
Если бы он упомянул о своих монголоидных предках, его судьба была бы иной. Возможно, он не прожил бы особенно долго.
В просторной, помпезно обставленной конторе воцарилась тишина. Ионатан ждал. Но, вопреки всему, страха он не чувствовал.
Наконец, немцы кивнули друг другу, приняв решение.
Но о нем они, естественно, ничего не сказали ничтожному норвежцу с красивой германской внешностью.
Единственное, о чем его пока поставили в известность, так это о том, что он будет депортирован в Германию.
И тут мужество покинуло Ионатана, он понял, как он одинок. И почувствовал себя пятилетним мальчиком, нуждающимся в близости мамы и папы.
Раздвинув шторы в комнате Карине, Криста повернулась к постели.
– Как ты себя чувствуешь сегодня, дружок?
Карине уже третий день лежала в постели. Она не могла связно и разумно говорить. Приступы плача беспрерывно сменяли друг друга, приглушаемые лишь успокоительными таблетками, которыми ее снабдили в больнице. Криста держала их у себя, поскольку Карине была на грани того состояния, когда человеку начинают приходить в голову мысли о самоубийстве.
На этот раз сознание девушки стало более ясным.
– Лучше, – с трудом ответила она.
– Я вижу это по твоим глазам.
Посмотрев на свою родственницу, Карине сказала:
– Криста, у тебя такой усталый вид. Мы принесли тебе только лишние хлопоты, Мари и я.
– Неправда! Если я и выгляжу усталой, то это объясняется большой занятостью по дому, тем более, что не все мальчики помогают мне.
– Да, я знаю, – улыбнулась Карине, хотя выглядела жалко, как увядающее растение. – Тебе помогает только Йоаким. И Натаниель.
– Йоаким прекрасный мальчик, – нежно произнесла Криста. – И я как раз пришла сказать тебе, что ему хотелось бы поговорить с тобой.
Девушка непроизвольно схватилась обеими руками за край простыни.
– Йоаким?
– Да. Он сказал, что встретил одного человека. Того, что… Нет, пусть он лучше сам расскажет тебе обо всем. Можно ему войти?
– Не слишком ли я растрепана?
– Ну, я вижу, что ты уже пришла в себя! – улыбнулась Криста. – Где твоя расческа? Я немного причешу тебя.
Протянув ей расческу, Карине сказала:
– Ее нужно помыть. Да и мне бы не мешало принять душ.
– С этим можно подождать. Йоаким сейчас придет. Ну, вот, теперь ты причесана. Могу я позвать его?
