— Ох! — вздохнул кто-то из женщин.
— А чего удивляетесь? Мы и то не знали, что она вурди. А уж заезжий тем более. С виду она человек как человек была. Красавица. Волосы чернее ночи. Кожа что снег. Улыбалась все время. Зубки белые, чистые. Не то что у вас, смотреть тошно, гнилье одно. Многим она нравилась, да никому — допрежь этого самого заезжего — не давалась. Анита ее звали. А может, и путаюсь я. Имена-то потруднее упомнить, чем людей. Глупые они — имена. В общем, встретились, уж не знаю как. Только часто их стали видеть. Вместе. То у реки встретят. То в лесу Ближнем. И все вдвоем. О чем говорили, тоже не знаю. Да ведь все по глазам видно. Полюбила она его. Ну и он тоже. Сначала ревновали ее сильно. Наши, местные. А потом ничего, плюнули. А тот как ни приедет с товаром своим, так сразу к Аните. Все уехать отсюда, с ним, значит, уговаривал. Что здесь за жизнь, говорил, и не жизнь вовсе. Прозябание одно. Как в болоте: одну ногу выдернешь — другая увязнет.
— Э! Постой! — перебила старуху Тина. — Ты-то почем знаешь, что он ей говорил?
— Да не знаю я. Но что-то похожее должен был говорить. Точно.
— А она? Уехала? — не выдержал кто-то.
— Так ведь вурди же… — прошептал Хромоножка.
— Ну и что с того, что вурди? — прошамкала Гергамора. — Любовь-то кому хочешь голову задурит. Конечно, здесь, в Поселке, случись что, живность какую поймал (кролика проще всего — в каждом дворе, почитай, будут, а в лесу и не перечесть), ну и жажду свою кровушкой и перебил. А там, куда звали ее (кто знает?), может, и живности-то нет. Только не думала она об этом. Пошла бы с ним, ой как пошла!
— И все?
— Все.
— Тьфу! — сплюнула в сердцах Тина. — Рассказала! Ха!
— Погоди, Гергамора. А ты-то откуда узнала, что она — вурди?
— Видела кое-что. Ходила я за ними, следила, что греха таить. Они на речку — и я. Они в лес — я за ними. Хвостом. Она же, Анита, как? Увидит веточку острую и ему: «Давай обойдем — поранишься до крови». Корень гиблого дерева — ногой, значит, сюда не ступай. Ножи в своем доме (жил-то заезжий у нее) все затупила. Дрова колола сама — мало ли что. Он все удивлялся ее заботе — за любовь жуткую принимал, любовь-то и впрямь жуткая была, — хмыкнула старуха. — Да и сама я сначала про любовь думала. Только не уберегла Анита его. Хлестануло как-то заезжего по лицу. В лесу это было. Царапинка-то небольшая, а кровь пошла. Тоненькая такая струйка. Сначала по щеке. Потом по подбородку. Тут-то все и случилось…
3— Ну наконец-то!
Рука Гвирнуса коснулась шершавой стены, и он облегченно вздохнул. Если не окна, то хотя бы стены в этой дурацкой хижине были на месте. «Точно ведь — и как это я сразу не догадался? — повелитель голову задурил, — подумал нелюдим. — Они это могут. Сволочное племя. И шутки у них — тьфу! Прав был отец: мать-то его все уговаривала, мол, с повелителями проще жить, а он ни в какую».
Гвирнус вздохнул, прислонился щекой к пыльной стене.
Умерли они. Давно.
Отец в лесу. Ушел — не вернулся. Обычное дело. В Поселке обычное. Мать как чувствовала. Перед охотой он поранился слегка (дрова колол). Щепкой садануло. Ссадинка на руке так себе — пустяковина, но мать в слезы. Не ходи, мол, тяжко у меня на сердце, сиди дома, с голоду небось не помрем.
Не послушал — пошел. А там — то ли ведмедь задрал, то ли в болоте утоп, то ли оно это самое подвернулось. Ну и мать вскорости. За ним. Рыбу она взялась, как отца не стало, удить. Раз, другой поудила, а в третий…
Гвирнус мотнул лохматой головой: «Ну все, хватит, Ай-я там рожает, а ты…» Он шагнул вдоль стены и как-то легко, почти сразу, нащупал дверную ручку. Слишком легко. «До окна, значит, не добраться, а дверь — на тебе! — усмехнулся про себя нелюдим. — А ты, как и все, дурак, братец, — мысленно обратился он к тому, кто по-прежнему наблюдал за ним из темноты, — повелитель не повелитель, а — дурак. Что, не понимаю? — выпроваживаешь ты меня. Чужого глаза не любишь. Старухино барахло стережешь? Или прячешь что?» Эта мысль невольно кольнула нелюдима.
— Прячешь ведь, а? — пробормотал он вслух. — Что же такое мне видеть не след?
Он дернул ручку, дверь послушно скрипнула и открылась. В хижину хлынул свет. Нелюдим огляделся. Так и есть. Окна занавешены темными тряпками («Зачем это?»), вся комната завалена вурди знает чем: тряпки, полусгнившие стулья, пара сундуков посреди комнаты. На столе — глиняный чан с торчащими из него хвостиками лука. В углу — огромная, заваленная кучей подушек и подушечек кровать. В другом, ближе к печи, — деревянные ящики, в которых, едва нелюдим приоткрыл дверь, заверещали, запищали во всю мощь — теперь нелюдим уже точно знал, не крысы — кролики.
«Голодные небось, — подумал Гвирнус, — на улицу бы их».
Ну и что тут прятать?
«Иначе с чего это было меня дурить? Погляжу, — усмехнулся Гвирнус, — так ли, этак, а старуху придется ждать».
— Ну держись, — прошептал он, подкладывая дощечку под дверь, чтобы та не закрылась, — нечего было со мной шутки шутить. Сам напросился.
Он вернулся в хижину, подошел к одному из занавешенных окон. Протянул руку, чтобы сорвать с окна темную тряпку, но лишь отогнул уголок, как тут же замер: ему вдруг показалось, что за окнами хижины Гергаморы нет ни Поселка, ни леса, ни Зуба Мудрости — ни-че-го…
4— Кхе… Тут-то все и случилось, — повторила Гергамора. Ее голос понизился до хриплого шепота. Она тяжело дышала ртом, в старческом горле что-то клокотало, булькало; старуха несколько раз судорожно сглотнула накопившуюся слюну. А затем продолжала: — Царапинка, значит, пустяковая. Он и внимания не обратил. Только рукой кровь по щеке размазал и зашагал дальше — грибов в то лето много было. Вот они с Анитой и баловались. У нее к тому моменту уж полная корзинка была. И грибы все как один отборные — не мелочь, знатные грибы: умела она их собирать; впрочем, теперь собирай не собирай, а такие и вовсе не растут!..
— Заладила, — возмутился кто-то из остановившихся послушать старуху рыболовов, — сначала про платье. Теперь вот про грибы. Ты еще скажи, что и рыба в реке не та. И ведмедь мелкий пошел. И шкуры на зверье облезли. Этак тебе до вечера россказней хватит.
— Ты давай не о ерунде всякой, о вурди рассказывай, — поддержали остальные.
— Не могу я так. Разное в голову лезет. Перепуталось все. А тут — любила ведь я его — сколько лет прошло, а все равно волнуюсь… Ну ее, Аниту… Я много чего про вурди знаю — это теперь их вроде как нету, повывели. Я лучше про другое расскажу… да вот про Найденыша, а?
— Не знаем мы твоего Найденыша. Может, и интересно это, а раз начала про Аниту, так и продолжай. Только не про грибы — про Аниту, — потребовали сельчане.
