Он сразу понял – это проклятие. Старая ведьма, больше века жившая в одном из заброшенных домов на Чёрной Речке, учуяла запах Инкуба – демона, блуждающего близ её дома, и направила все остатки своей силы на него, забыв о голубях, уже ворвавшихся внутрь квартиры, свободно летавших под испачканным сажей потолком. И внезапно, в какой-то момент он ощутил порыв метнуться вперёд, запрыгнуть на подоконник ветхого окна и, схватив старуху за шею, сдавить её горло до хрипов, до крови – поймать и захлопнуть тусклое пламя свечи. Но смог совладать. Лишь с улыбкой послал ей обратно её же проклятия, и исчез в арке, продолжая свой путь в раздумьях о Лилль.
Старая ведьма проводила его пристальным взглядом и только тогда увидела птиц, парящих над её головой. Ругаясь и брызжа от гнева слюной, она прогнала их метлой и закрыла окно, но вестники смерти[84] уже и не думали возвращаться. Они закончили здесь.
Люди, Видящие, Предчувствующие[85] – Инкуб был изгоем везде. Они опасались его, каждый по-своему, под самым носом не замечая настоящих угроз.
_________
_________
По вечерам он выходил из дома – изящный денди, ещё вполне молодой, одетый в костюм по последней моде, с небрежно наброшенной шляпой-цилиндром на голове и дюжиной дорогих сигарет в золотом портсигаре. Он прогуливался по линиям Васильевского Острова, помахивая тростью, вкусно затягиваясь ароматным дымом, привлекая запахом и видом любителей недобропорядочных промыслов. И, возможно, он уже давно перестал бы быть завсегдатаем улиц бессонного Города, но каждый раз ему снова везло, и вновь, цокая языком, он качал головой, возвращаясь домой, в свой скромный особняк, лениво бросая дворецкому очередное разочарованное «сегодня опять не мой день», ставшее уже традиционным эпилогом его необычных прогулок.
Вот и случившимся вечером он вновь совершал свой мистический ритуал, собирая за собой шлейф желающих принять участие в игре, где на кону была всего лишь его жизнь – та, которая давно наскучила довольно юному миллионеру, имевшему всё, но не умевшему, увы, ничего, кроме как тратить и покупать.
- Эй, мистер, не угостите сигареткой? – вновь окликнул его один из ставших уже знакомыми хриплых, опасных голосов.
Любой другой, конечно, тут же потянулся бы за сигаретой, даже денег бы дал, в конце концов, но не он.
- Прошу прощения, но это последняя, - следовал ответ, и он вновь продолжал свой путь, даже не обращая внимания на подозрительных субъектов, окружавших его.
Однажды его спасало такси, так кстати подбиравшее его посреди пустынной улицы в тот самый час, когда он привык возвращаться домой. В другой раз – старый знакомый, с которым давно не виделись – и тут же все странные игры забывались за пьяным бильярдом. Третий… всегда находилось что-то, оправдывавшее его фаталистичные променады. Но никто в действительности не мог знать или предвидеть, как долго ещё будет продолжать крутиться «чёртово колесо».
- Эй, мистер, не угостите сигареткой?
- Прошу прощения, но это последняя.
- Уверен, ещё нет.
Незнакомец сравнялся с фаталистом и продолжал идти так дальше, нога в ногу, глядя перед собой глазами городского волка, с отраженными каплями дождя в густом янтаре.
- Вы преследуете меня?
- Нет, следую…
- Куда?
- Вашим путём. Он кажется мне интересным.
Фаталист мельком бросил взгляд на незнакомца. Длинный дождевой плащ, широкополая шляпа, прикрывавшая лицо, спутанные тёмные волосы – очередной бродяга, считающий себя странствующим философом. Таких немало развелось за последние годы на улицах города белых ночей.
- Позвольте спросить, как вы относитесь к жизни?
- Пустая трата времени.
- А к смерти?
- Иначе. Она – как мексиканская еда – горячая и острая, возбуждающая. Она любит страстные игры. Мне нравится, как она ведёт в танце. Словно занимаешься с ней любовью.
- Вы говорите как романтик.
- Возможно, это просто пережиток времени…
- Так как насчёт сигаретки?
- Последняя…
- Как и всегда…
Они продолжали идти рядом, словно хорошие знакомые или даже друзья. И хоть молчали – было что-то общее в этом молчании. И пока они были вместе, никто, что удивляло и немного раздражало фаталиста, не обращался к ним.
- Знаете, вам не кажется, что вы слишком долго… следуете за мной…
- Не за вами, но с вами. Вы куда-то торопитесь?
- Да.
- Как и всегда.
- Что вы хотите сказать этим своим «как и всегда»?
- Ничего постоянного, мистер…
Так они продолжали свой путь, пока не приблизились к набережной. Здесь незнакомец остановился, и фаталист, невольно, остановился вместе с ним.
- Почему мы остановились?
- Остановился я. Потом – вы.
- Почему вы остановились?
- Я пришёл.
- А куда вы шли?
- Неважно… знаете, мы ведь с вами похожи?
- Чем это?
- Я тоже занимаюсь любовью со смертью… - и глаза незнакомца сумасшедше сверкнули, а губы расплылись в плотоядной улыбке.
Почувствовав внезапный испуг, фаталист торопливо, чуть вприпрыжку, пошёл прочь от того места, где странный бродяга поверг его тело в дрожь своим пугающим оскалом. Ему казалось, он посмотрел в глаза смерти, едва успел соскочить с кончика её змеиного языка. Не видя ничего вокруг, вспоминая образ безумного незнакомца, он спешил домой со всех ног, и не заметил, как заблудился в паутине вечерних огней. Его окружали привычные тени, садились за стол, раздавали – две карты в руке[86]. Но спутались мысли, и он, фаталист, забыл про туза в рукаве…
- Эй, мистер, не угостите сигареткой?
- Простите! Нет! Последняя!
В тот вечер она действительно оказалась последней.
_________
Галереи Рубиновых Слёз [87]
_________
Редкие капли одна за другой ударялись о гранитное днище часов – песочных, где вместо песка – рубины запёкшейся крови. Первые ноты крещендо закатных гранатов вонзили иглу в молящие руки реки. И словно кто-то безумной силы сжал гематиты небес, выпуская на волю секретные боли – сочиняя в штрихах параллелей, крестов и углов галереи рубиновых слёз.
Одна за другой, они накрывались волною – заполнялись коктейлями улиц, людей, их теней и картинных остов. Пролёты и залы на глазах превращались в каналы, по которым лебяжьими стаями плыли гондолы – чёрные чаши, ловившие жадно ожившими ртами багровые капли дождя – конденсат розмариновых снов.
От устья стрелы по симметрии вен, из раны погибшего солнца, пронзённого огненным шпилем, ломая в куски, разбивая границы страстей, напротив причала у кошек с египетской миной, из розы ветров и убийц жертвенных алтарей рождался гномон[88], собирая гробницы ночей за пологой спиною. Разросшись над жерлом реки, он словно повис на незримой петле в сиените[89] фараонской сюиты. Но задержался недолго – упал и разбился о витражные воды – и в брызгах червовой слюды сквозь фламенковый пар[90] навстречу пронзительным шрамам скрипичных миноров вырвался зверь – бездонный, безвременный мрак – зачернивший дыханием свет кахолонговых[91] сводов.
