Не может.
Потому что.
Он бы знал.
― И я клянусь, в тот раз он сказал ее имя. Он прорычал его так тихо, блин, что я еле услышала, но я поняла. Ничего не сказала, но поняла.
Теперь Гарри слышал слезы в голосе Пэнси.
― Я такая дура! ― крикнула она. ― Почему, Милли? И то, как эта сука на него смотрела. То, как они смотрели друг на друга. Блин! Он сказал ее имя, когда мы трахались, бл*дь, и я не обратила внимания! Как я могла быть такой чертовой дурой…
С него было достаточно.
Гарри прижал ладони к ушам так сильно, что череп как будто зазвенел от боли.
Нет. НЕТ.
Пэнси ошибается. Она даже не представляет, насколько ошибается.
Она не могла бы навалить большую кучу дерьмовой чуши.
И он должен найти Гермиону.
Найти и спросить ее, и убедиться.
И Гарри бежал от этих голосов к подземельям. Так быстро, что можно было выдохнуть легкие прочь. Так быстро, блин, что сердце могло лопнуть и взорваться.
Не Гермиона. Не Гермиона.
В голове билась одна мысль.
Не с Малфоем.
С кем угодно, только не с ним.
Он не мог ошибиться. И даже если Пэнси права. Это только Малфой ее хочет. Только Малфой. Не она. И если он хоть пальцем ее тронет, блин, Гарри переломает все его гребаные кости. Все-до-одной-его-чертовы-кости.
А Пэнси бредит. Просто пытается придумать объяснение, почему у нее не ладится с Малфоем. Гермиона не такая. У нее нет ничего общего с этим безумием. И надо быть полной дурой, чтобы вообразить, что все это имеет хоть какой-нибудь смысл. Потому что его нет.
Это не имеет совершенно никакого чертова смысла.
Вот почему она ошибается. И чем скорее она это поймет, тем лучше.
Так почему же сердце Гарри билось так сильно? Так, что готово было выпрыгнуть наружу?
Он был уверен, что это просто дерьмовая куча преувеличений и лжи. Но ему не нравилось то, что они с ним делали. Это ненадолго, уговаривал он себя, только до тех пор, пока он не найдет Гермиону, не спросит у нее и не убедится. В том, что там не было ни слова правды. И она скажет ему правду. Настоящую правду. И он поверит каждому ее слову.
Между ней и Малфоем ничего нет. Они ненавидят друг друга. Это видно за версту. Она отчаянно ненавидит его. Так же, как и Гарри. Так же, как и Рон.
Гарри помчался вниз по шершавым каменным ступеням, в подземелья. Слова Пэнси визжали у него в голове.
Как они смотрят друг на друга.
Нет.
Не.
Гермиона.
Гарри не хватало воздуха, его мысли путались.
И тут он услышал крик. Громкий, хриплый, разрывающий уши голос.
Малфой.
Гарри добежал до двери и остановился так резко, что почти упал. Потный. Задыхающийся. Боль. Жар.
Кровь кипит в жилах и стучит в ушах.
― И что бы на это сказал мой отец? Он бы разорвал меня на х*й в кровавые клочья и наплевал на них! Ты грязная, и ты омерзительная, и ты грязнокровка! И я ненавижу тебя! Я, к чертовой матери, ненавижу тебя за то, что ты есть, Грейнджер! Я хочу, чтобы ты сдохла!
Гарри сжал кулаки.
Он убьет его.
(Нет. Не. Гермиона.)
Он убьет его, на хер.
У Гермионы было одно воспоминание.
Самое дорогое, самое любимое воспоминание о ней, Гарри и Роне.
Это было в Норе, летом после четвертого курса. Был август, может быть, самый конец августа, и была, наверное, одна из самых мучительно жарких ночей в ее жизни. Слишком жарко, и слишком влажно, и вместо сна — только горячечные, неудачные, провальные попытки заснуть. По крайней мере, для Гермионы. Она до сих пор не могла понять, как, прости Мерлин, ухитрилась заснуть Джинни. А Гермиона только лежала, прилипая к простыням. Без малейшей надежды на что-нибудь вроде ночного сквозняка.
В ту ночь Гермиона решила, что она, без сомнения, относится к тем, кто предпочитает холод, а не жару. Разумеется, если это не такой холод, что трудно дышать. Тогда, скорее всего, лучше, чтобы было жарко, да? Только если это не так, как сейчас.
Мерзнуть или жариться?
Размышления ненадолго отвлекли ее. Мерлин, а что еще было делать? Лежать, смотреть в потолок, или в пол, или на Джинни, или просто в пространство сгущающейся ночи. Все это было совершенно неподвижным.
«Боже мой. Кажется, мне еще никогда не было так скучно», — думала она примерно каждые пять минут.
«Да. Все еще скучно».
И вдруг она услышала голоса из открытого окна. Мальчишки.
Голос Гарри.
― Думаешь, она не спит?
И Рон:
― Может, кинуть что-нибудь в окно?
― Давай. Только найди что-нибудь поменьше.
«Кинуть что-нибудь»? — Гермиона отбросила бесполезные размышления и бесполезные простыни и как можно тише подошла к окну. И как можно быстрее. Потому что нечего Рону кидать в их комнату что ни попадя.
Она высунулась в окно. Гарри и Рон стояли внизу на траве.
Гермиона нахмурилась. ― Вы, двое! ― крикнула она шепотом. ― Какого лешего вы там делаете?
Рон уронил камень на землю. Она заметила, что это был большой камень, и задумалась, в лучших традициях заботливой мамочки: — «Какого Мерлина он думал? Если бы он забросил сюда эту штуку, чем хорошим это могло бы кончиться»?
― Спускайся, Гермиона! ― позвал Гарри.
― Тише вы! ― ответила она, оглядываясь на Джинни. ― Зачем? Что вы там делаете в такой час?
― Все равно слишком жарко, чтобы спать.
― Окей. ― Если что-то на свете и могло предотвратить печально знаменитую гневную тираду Гермионы Грейнджер, то, пожалуй, и даже безусловно, только это.
Дальше воспоминание перескакивает немного вперед.
Они лежат на траве. Гарри, потом Рон, потом Гермиона.
Глядя вверх на самое огромное, черное, яркое небо, какое она когда-либо видела.
Они не разговаривали целых полчаса. Просто лежали. Просто дышали.
Ей уже было не так жарко. Она вдыхала прохладный воздух и почти дрожала. И это было прекрасно. Это было как раз то, что надо. Не слишком жарко, не слишком холодно. В конце концов Гермиона решила, что выбрать невозможно. И самое странное, ее это устроило.
Она чувствовала себя так…
Так…
Надежно. В безопасности.
Там. И тогда. Лежа рядом с двумя своими лучшими друзьями. Двумя мальчишками, которые нравились ей больше всех на свете. Мальчишками, без которых, даже в свои всего пятнадцать, даже зная их всего четыре года, она не представляла, как сможет обойтись. Вообще, когда-либо.
Она надеялась, что они постареют, но все равно не потеряют друг друга.
Гермиона уже любила их обоих. И ей вдруг захотелось им об этом сказать.
― Знаете, я…― Она замолчала.
«Нет, постой, — подумала она. — Может быть, лучше не говорить об этом так прямо»? — В конце концов, они же мальчишки. Они могут просто взять и высмеять ее.
