Клим поднял глаза на Семена, стоящего у кровати. В руках Семен сжимал горлышко дорогой греческой вазы, которую господин Виноградов купил на аукционе шесть лет назад.
— Мне кажется, это лучший выход из ситуации. — Пробормотал Семен.
— А мне кажется, я знаю, что купил отец у волшебника! — сказал Клим и взял с тумбочки пустую ампулу. — Осталось выяснить, где этого волшебника искать… с тобой все в порядке?
Наташенька, не сводившая испуганного взгляда с господина Виноградова, отрицательно покачала головой.
— Я думаю… — прошептала она. — Я думаю, что у меня есть один номер телефона…
И в этот момент внизу оглушительно громко хлопнула дверь. Все трое подпрыгнули от испуга. А снизу донесся громкий и властный голос, от которого у Клима по телу побежали мурашки.
— Есть здесь кто-нибудь? — закричали из холла. — У вас труп на заборе висит, между прочим!
Цербер не знал, как ему выбраться из Мрака. Должна была быть лазейка. Надо бы ее просто отыскать.
Цербер заглядывал в каждый уголок, в каждую щель, за каждый кустик и в каждое окно.
Кто-то определенно постарался, накладывая заклятье. Круг Мрака вышел отменный — темный, дождливый, с характерным неприятным душком, сбивающим запахи. Из такого круга просто так не выбраться, а время все уплывает и уплывает, а круг растет и растет… Крысолов, должно быть, уже далеко.
Время от времени на цербера накатывало отчаяние. Тогда он выл, в надежде, что те, кому надо, услышат его и придут на помощь.
Отчаяние проходило быстро — и цербер продолжал вынюхивать лазейку, искать выход из круга, пугать редких людей и надеяться на то, что конец света не наступит через несколько минут. Один раз ему показалось, что он слышит какой-то осторожный шорох справа, в огромных кустах сирени. Цербер сунулся туда всеми тремя мордами, но ничего не обнаружил, кроме испуганного ежика, свернувшегося клубком. Цербер фыркнул от негодования и поспешил дальше.
Цербер не испытывал усталости. Он был славным Воином, одним из пяти Хранителей талисмана. Он надеялся, что Хватка, Ум, Деликат и Странный уже в пути, спешат на помощь, ищут лазейки во Мрак… Лишь бы другие не пришли, те, кто помог крысолову (а звать-то его на самом деле Вор, не иначе) украсть артефакт.
И в какой-то момент цербер уловил легкий аромат женских духов. Это был аромат небесных цветов, собранных над облаками, после того, как их искупали в солнечном свете и хорошенько высушили в объятиях морского ветра. Цербер навострил уши. По узкой песчаной тропинке шла девушка, лица которой цербер не видел из-за зонта. Но церберу и не надо было видеть.
— Хватка! — рявкнул он и едва не завилял несуществующим хвостом. Ох, уж эти собачьи повадки.
Девушка приподняла зонт. Ее изумрудные глаза сверкали даже в дождливом полумраке.
— Церб! — произнесла она. — Рада тебя видеть.
— А я-то как рад!
— Ты совсем не изменился… Разве что эти трещины и следы от пуль. — Голос лился, будто тихий шепот горного ручейка, пробивающегося сквозь камень, чтобы найти дорогу в вечность.
— Их легко замазать. — Отмахнулся цербер. — Дай-ка обниму старую подругу! Сто лет не виделись!
— Всего двадцать два года. — Едва слышно фыркнула девушка и подошла ближе, складывая зонт в тонкую темную линию.
Цербер склонил все три морды, и девушка легонько потрепала каждую из них. На ладони остался мокрый след.
— Ты тоже совсем не изменилась! — Прорычал цербер довольным голосом.
— Рада, что дождалась комплимента. А теперь расскажи, что здесь произошло.
— Такое дело!.. — произнес цербер и рассказал все, что знал.
Ну, или почти все.
В то время, когда дедушка Ефим увидел цербера и схватился за сердце, девушка по имени Хватка пробиралась сквозь неприметную лазейку в круге Мрака, а Семен влепил господину Виноградову две крепкие пощечины, приводя его в чувство, крысолов и муза заняли пустое купе поезда.
— Как будем делить койку? — поинтересовалась муза, забираясь с ногами на постель. — Предлагаю лечь вольтом. Я к тебе ногами, а ты ко мне. Мои босые ножки не должны доставить тебе неудобств, даже наоборот — многие люди отдали бы огромные деньги за то, чтобы их лица оказались поблизости от этих пальчиков.
— На меня не действует. — сказал крысолов. — И спать я пока не собираюсь. А ближе к ночи что-нибудь решим.
— А что на тебя не действует? Моя болтовня, или мои ножки? — не унималась муза. На протяжении последних двадцати минут она не замолкала ни на мгновение. Видимо, это был ее нехитрый план — своей болтовней свести крысолова с ума. Крысолов и вправду еле сдерживался. Он любил тишину, любил одиночество и любил собственные мысли. А непрерывная болтовня музы нарушала его внутренний ритм. У крысолова начали подрагивать пальцы на руках — верный признак того, что он может кого-нибудь ненароком убить.
— А, я поняла! — сказала муза. — На тебя не действует мое обаяние. Ты совершенно не приспособлен к вдохновению. Ты как все эти отмороженные злодеи из сказок, у которых нет собственных желаний, и которые не имеют за пазухой ни одной стоящей мечты. Ну, да, они только и думают, что о порабощении мира, но их мечта так далека и невыполнима, что за мечту не считается. А ты, стало быть, тоже молчун и невежда. И ничего-то тебе не хочется.
— Мне хочется поесть. — произнес крысолов сквозь зубы.
Поезд тронулся. Мимо поплыли платформы, здание вокзала и провожающие.
— Я никогда не ем. — пожала плечами муза. — Разве что…
— Пойдем в ресторан. — сказал крысолов, поднимаясь. — Хочу распить бутылочку вина и поговорить о жизни.
— Ты серьезно?
— А что такого?
— Просто ты с момента нашего, эээ, знакомства, ведешь себя как серийный убийца — молчишь, весь в себе, ни на что не реагируешь. А тут вдруг решил распить со мной бутылочку вина. Может, тогда и удавку снимаешь, ради такого случая?
— Удавку не сниму, а вот длину увеличу, если будешь себя хорошо вести. Тогда сможем спать на разных койках, и мои дырявые носки не будут упираться в твое прекрасное личико.
Несколько секунд муза переваривала услышанное. Потом хитро подмигнула:
— Исправляешься!
Они прошли в вагон-ресторан и заняли свободный столик. Посетителей было немного. Официант — лощеный юноша с легким пушком над верхней губой, положил перед ними меню и попытался скрыться, но крысолов ловко ухватил его за локоть. На лице юноши читалась плохо скрываемая тревога за свою жизнь.
— Нам бутылку красного, полусухого. И сыра какого-нибудь.
— И конфеток! — добавила муза, мило улыбнувшись. От ее улыбки юношу пробил холодный пот.
