Взгляд Эвелина выдержала.
Ко взглядам она привыкла, и отнюдь не только восхищенным. Восхищались ею лишь на сцене, издали, а стоило приблизиться и…
…этот хотя бы не облизывал.
Военный.
Определенно военный и дело даже не в форме, но в том, как сидит она, выказывая немалую привычку эту самую форму носить. И поставь вот этого, с генеральскими погонами, рядом с Витюшей Костромским, который уж пятый год кряду играет генералов, отчего возомнил себя если не гением, то близко, сразу станет понятно, кто настоящий.
Нельзя сказать, чтобы красив.
И хорошо. Красивые мужчины вызывали у Эвелины раздражение, особенно когда с этою своею красотой носиться начинали. Про Макарского вон шепчутся, что он и волосы завивает, и спать изволит в папильотках, и усы чернит, а то и гримом не брезгует, но в последнее Эвелина не больно-то верила.
Но все равно покосилась.
Худрук застыл в какой-то на редкость неестественной позе.
Полупоклон?
И руки прижал к груди. И шею вытянул совершенно по-гусиному, отчего вытянулось и лицо, увеличивши этакое случайное с гусем сходство. И без того немалый нос Макарского будто бы стал еще больше. Узкие щеки запали. А бакенбарды распушились, словно перья.
— Добрый день, — произнесла Эвелина мягко.
И руку подала.
Ее приняли крайне осторожно, явно не зная, что делать, пожать ли, поцеловать ли. Задержали. И отпустили.
— Добрый.
Голос у генерала оказался низким, бархатистым. Опасным.
И сам он…
Нет, определенно некрасив. Лицо брыластое, лобастое, с теми крупными чертами, которые хороши у породистых собак, но никак не у людей.
Молод.
Для генерала.
И значит, действительно опасен, если в годы ранние взлетел столь высоко. Но глядит спокойно. С толикой восхищения, что неожиданно приятно, однако восхищение это — не стоит обманываться — по сути своей лишь дань вежливости.
Эвелина склонила голову, повернулась, позволяя полюбоваться собственным профилем.
И не дожидаясь приглашения, опустилась на мягкий диванчик, про который в театре изрядно сплетен ходило, едва ли не больше, чем про самого Макарского. Эвелина предпочла о них забыть.
Временно.
Ногу за ногу забрасывать не стала. Но вот платье расправила. И замерла, ожидая продолжения.
— Я… пожалуй… оставлю вас, — спохватился Макарский. — Эвелиночка… все расскажет… поможет…
Он попятился и так, как был, спиною вперед, вышел в дверь, оставивши твердую уверенность, что у Эвелины выбора не осталось. Подобным мужчинам не отказывают.
Но и согласиться…
Нет, этот человек, в отличие от многих, с которыми Макарский пытался ее знакомить, еще не разобравшись в характере Эвелины, вовсе не внушал отвращения. Но это же еще не значит, что она должна взять и просто согласиться на…
На что, собственно?
— Прошу прощения, — произнес генерал, поднимаясь. — Я… предпочел бы побеседовать в ином месте. Если вас не затруднит.
— У меня репетиция, — Эвелина решила не капризничать, но лишь поставить в известность.
На всякий случай.
А то после скажут, что прогуляла.
— Думаю, этот вопрос мы уладим, — он умел улыбаться. И руку на сей раз подал так, как надлежит подавать даме. — В этом городе есть приличный ресторан?
— Есть, — Эвелина поднялась.
Рука оказалась крепкой.
Теплой.
И вдруг подумалось, что, если бы ее, Эвелину, пригласил не этот подозрительный до крайности генерал, но тот новый жилец их, она бы согласилась и на «Чебуречную». Тем паче, что чебуреки делали там отменные.
— Тогда всецело доверюсь вашему вкусу…
…а шубу Прокофьевна подала так, что ни у кого не осталось сомнений, что делает это она исключительно из личной к Эвелине расположенности, и не имеет ни малейшего желания подавать шубы кому-то еще, даже генералам.
Он же лишь бровь приподнял.
И ничего не сказал.
И молчал до самого ресторана, куда отвезло их генеральское авто. И в молчании этом Эвелине чудилась то угроза, то предупреждение, и потому она старательно гнала прочь недобрые мысли, глядела в окно, стараясь не кусать губы, но играть в беззаботность.
Не получалось.
…столик нашелся.
И не столик, целый кабинет, о существовании которых Эвелина догадывалась, но заглядывать в них до сегодняшнего дня не заглядывала. Да и теперь с огромною бы охотой воздержалась.
…чебуреки — это не так и плохо.
Но генерал не поймет.
— На ваш вкус, — сказал он официанту, отмахнувшись от меню. — А вы…
— Тоже положусь на ваш вкус, — Эвелина опустилась на диван, чересчур уж низкий и мягкий, чтобы сидеть на нем было удобно.
…и мысли в голову опять полезли не те.
Официант удалился, и стало совсем уж неуютно.
— Прошу прощения, — генерал откашлялся и сел.
На стул.
По другую сторону стола.
И будь перед ней человек иной, Эвелина решила бы, что опасаются именно ее.
Опасаются?
Ее?
Глупость несусветная!
— Гм… не знаю… что вам сказали, — с несвойственной ему прежде нерешительностью начал генерал. — Мне характеризовали вас, как человека в высшей степени порядочного.
Эвелина удивилась.
— …и лишенного обычной для женщин… легкомысленности… извините.
Эвелина извинила.
На всякий случай. Не извинять малознакомых генералов было… не принято. Да и опасно.
— И потому… вполне вероятно… мое предложение покажется вам странным… и даже, возможно… оно оскорбит вас. Прошу прощения…
Он замолчал.
А Эвелина вздохнула.
И решилась:
— Простите, но… я не стану вашей любовницей, — сказала она.
— Что?
Теперь на лице генерала появилась выражение растерянное и какое-то несчастное.
— Вы, безусловно, мужчина видный, — Эвелина посмотрела на стол, но из напитков пока подали лишь водку в запотевшем графине. — И я всецело осознаю, что ваши возможности… велики… и вы многое можете сделать для театра и меня лично…
…например, заткнуть Макарского, а может, и вовсе спровадить обратно в Москву. Или не его, но саму Эвелину, ведь если за нее попросит генерал, то пробы она пройдет…
…и не проще ли согласиться?
Всего раз.
— Однако… у меня принципы, — водки она все-таки налила и протянула рюмку Матвею Илларионовичу, которую тот принял и опрокинул разом.
Выдохнул.
И повеселевши вдруг, произнес:
— Это хорошо… это просто чудесно… и вы даже не представляете, насколько!
Эвелина удивилась.
Ей даже обидно стало. Немного. Никогда-то до сего дня ее отказ не воспринимали с таким нечеловеческим воодушевлением, будто только и ждали, что этого отказа.
— Простите… говорить красиво не приучен, — генерал встряхнулся. — Я опасался, право слово, что преувеличивали вашу… принципиальность. Но рад, несказанно рад… любовница мне не нужна. Мне жена требуется.
И это признание окончательно ошарашило.
А меж тем подали закуски. Икру красную. И черную тоже — в крохотных вазочках. Лимон, резанный полупрозрачными ломтиками. Балык из семги, тоже полупрозрачный, сквозь розовое мясо просвечивал фарфор.
— Точнее, даже не жена, а невеста… для начала невеста… видите ли… вы кушайте, кушайте, а то бледная больно.
Уговаривать себя Эвелина не заставила.
— …ситуация неоднозначная… и… — Матвей Илларионович махнул рукой. — Дело в том, что я… был женат, но не слишком удачно… так уж получилось… я любил, а меня…
— Сожалею.
Сожаление было вполне искренним, поскольку Эвелина прекрасно понимала, каково это.
— Она скончалась… бомбежка.
Она склонила голову.
— Я тогда еще… лейтенантом был. Молодой, рьяный. Отправить в тыл сумел, но кто ж знал, что поезд попадет… что станут они…
Эвелина молча наполнила стопку.
Подумалось, что генерал, да еще войну прошедший, от двух стопок без закуски не захмелеет.
— Спасибо.
— Не за что, — балык оказался хорош, как и икра, которая лопалась на языке, оставляя пряно-солоноватое такое знакомое послевкусие.
…бабушка порой покупала ее, по праздникам, утверждая, что в ней много пользы. Может и так, но… дорого.
