— Подождите! — мой голос срывается на крик. — Прошу у вас только минуту. Выслушайте меня.
Я начинаю сбивчиво рассказывать этому человеку все, что помню из жизни с Глебом, он молчит и не задает никаких вопросов.
Заканчиваю рассказ тем, что нашла дневник Кати, в нем был этот номер телефона, говорю о том, как Катя верила, что Арсений сможет ее спасти, и о репродукции Мунка, которая висит у меня в спальне. Мужчина продолжает слушать, а потом отвечает очень кратко:
— Да, я брат Кати. И да, я не смог ее уберечь и спасти от этого мужчины.
— Значит, вы верите, что я не сумасшедшая.
— Да, я верю, что ты и моя сестра никогда не были такими. Где ты живешь? Назови адрес, и я приеду и заберу тебя оттуда, даю слово. Но ты отдашь мне ее вещи, не хочу, чтобы этот человек прикасался к ним.
Я называю ему адрес, и он говорит, что сможет приехать ближе к вечеру.
Через пару часов домой возвращается Глеб, он возбужден, глаза блестят.
— Собирайся, — говорит он. — Нам пора.
Смотрю на него — и знаю, это конец, все мои попытки освободиться были тщетны, Глеб никогда не отпустит меня, потому что я давно стала его личной вещью, от которой теперь пришла пора избавиться.
— Ты достаточно страдала, милая, теперь ты можешь уйти спокойно, — говорит мне муж. — Я тебя люблю, и мне жаль, что приходится поступать с тобой именно так, но ничего не поделаешь.
— Не ври, ты никого не любишь, кроме себя. Кате ты тоже так говорил, да? И тем трем девушкам? Сколько их было на самом деле?
— Все-таки ты добралась до моих маленьких тайн, жаль, я был лучшего мнения о тебе. Оказывается, заведующая в твоем детском саду была права — ты наглая девчонка, которая сует нос не в свои дела. Быстро собирайся, — приказывает он.
Собирать мне нечего, поэтому я просто поднимаюсь наверх в спальню, еще раз смотрю на репродукцию Мунка, беру мобильный телефон и пишу эсэмэску на номер Арсения: «Не приезжайте. Уже поздно». Кладу телефон на тумбочку у кровати, надеваю теплую кофту и спускаюсь вниз.
— Садись, сделаю тебе укол, чтобы успокоилась, — говорит Глеб.
Я сажусь и смотрю, как он закатывает рукав моей кофты и вводит что-то внутривенно, потом мы садимся в машину и едем. Через минуту полностью отключаюсь. Я прихожу в себя и чувствую — мне холодно, озноб распространяется по всему телу, и все потому, что я лежу в каком-то погребе, а надо мной стоит Глеб.
— Ну вот, теперь все готово, — спокойно говорит он. — Сумасшедшая жена и заботливый супруг поехали на дачу, которую им благосклонно предоставили друзья. Муж уехал на дежурство, а жена, у которой случилось очередное помутнение разума, случайно упала в погреб, сломала две ноги, долго кричала и так и замерзла там. Бедняжка. Безутешный вдовец грустит.
— Хорошо придумал, искать меня точно никто не будет, поэтому можешь даже не изображать горе.
— Милая, помолчи, силы еще понадобятся тебе, чтобы звать на помощь, — говорит мне Глеб.
Он что-то ищет в погребе.
— Извини, дорогая, все должно быть натурально, — говорит он и показывает мне большую железную арматуру. — Ты упала и сломала обе ноги.
Вдруг он подходит ко мне и со всей силы ударяет по ногам, я слышу хруст и чувствую дикую боль, от которой громко кричу.
— Извини, больше тебе уже не будет больно, не волнуйся, — просит Глеб. — Ну а мне пора.
Он деловито ходит по погребу, собирая свои вещи.
Вроде все. Походит ко мне, опускается на колени, наклоняется и страстно целует меня в губы:
— Мне было хорошо с тобой, родная. Ты была самая чистая из них, я думал, что смогу спасти твою душу, извини.
С этими словами он снова достает какой-то шприц и делает мне укол.
— Спокойной ночи, принцесса, — сладко шепчет муж.
— Глеб, — зову я его, и он вновь наклоняется ко мне. — Я хочу сказать, что мне не было с тобой хорошо, ты жалкий, закомплексованный трус. Будь ты проклят!
Хочу сказать еще что-нибудь, но опять засыпаю.
Мне снится, что я сижу в каком-то холодном подземелье, из одежды на мне только домашняя футболка, ноги босые и синие, я не могу встать, потому что они ужасно болят, поэтому ползу по грязному полу ближе к стене — кажется, что там теплее. Плохо помню, как здесь очутилась, но знаю точно — дороги назад нет. Кое-как сажусь спиной к стене и пытаюсь досчитать до ста — бабушка говорила, что тогда непременно уснешь. Смеюсь, досчитав до двадцати, если я и так сплю, то получается, будто это сон во сне. Полный абсурд.
В следующий раз нахожу себя лежащей на полу и смеющейся. Смех истеричный, хрюкающий с какими-то нечеловеческими завываниями; когда прекращаю смеяться, начинаю плакать, сначала беззвучно, потом громко в голос, как в детстве.
Меня кто-то гладит по лбу и волосам, поднимаю голову и вижу бабушку.
— Я знаю, что плакать нельзя, я должна быть сильной, бабушка, — говорю я.
— Сегодня необычный день, поэтому все можно, — тепло улыбается она.
— Я уже умерла?
— Нет, — качает головой бабушка. — Это я умерла.
— Тогда почему я вижу тебя?
— Потому что я нужна тебе, — говорит она.
— Значит, ты просто плод моего воображения?
— Может, да, а, может, и нет, — неопределенно отвечает бабуля.
— Значит, ты побудешь со мной?
— Я всегда буду с тобой.
— Не уходи, пожалуйста, мне очень плохо.
— Хорошо, внучка, не уйду.
Я лежу так долго, а бабушка продолжает меня гладить. Меня по-прежнему бьет озноб, и ужасно болят сломанные ноги.
— Бабушка, когда все это закончится? — спрашиваю я.
Но бабуля молчит. Должно быть, не знает.
Мне холодно, я почти не чувствую ног, пытаюсь растирать их руками, но мне очень больно, и руки меня почти не слушаются. Лежу с закрытыми глазами и представляю, что происходит вне моего заточения, но мысли путаются. Хочется есть, и я начинаю ползать по погребу в поисках еды. Передвигаться больно, поэтому очень быстро я вновь затихаю, привалившись к стене.
Я давно потеряла счет времени. Может быть, прошло пару часов, а может, и пару суток. Думаю о том, почему именно для меня Глеб выбрал такое последнее испытание. Он говорил, что страдает, чтобы в самом конце получить отпущение грехов и выбрать легкую смерть, но почему-то я должна мерзнуть в подземелье и ждать своей участи?
Он сказал, что я должна замерзнуть. Если это так, то он должен был давно вернуться за мной, чтобы отправить в лес. Но время идет, а Глеб все не возвращается, и в моем сознании вспыхивает пока еще опасливая, но настойчивая мысль — что-то пошло не так, и он за мной не придет.
Если мое предположение верно, то у меня есть шанс выжить. С этого момента, собрав последние силы, я начинаю громко кричать — не знаю сама, как в легких рождается такой громкий крик, — с короткими перерывами неустанно взываю о помощи.
