К нему потянулись болящие, но кровь уже кончилась.
И что решает господин Спаситель? Господин Спаситель решает обзавестись свежим трупом, которого можно «подоить».
Он еще не знает, что из полутора десятков его пациентов, в основном, матросов, ушедших потом в море, двое через неделю сходят с ума, один пропадает без вести, пятеро переживают короткий период помешательства, а некто Эмиль Пом вдруг начинает считать себя умершим Юрием Манцем, долговязым, слегка косящим блондином, хотя сам коротконог и рыж.
За него-то, явившегося в полицейский участок черноморской Арумчи требовать (со скандалом) отправки на «Виваторию», и уцепилась тайная служба.
Рядом случился я, «потянул нить», нить показала на северо-восток, а через четыре дня бывший корабельный лекарь был взят у трупа полотняного купца Воскобойникова (кровь с медными и черными жилками) с гроздью заполненных, заткнутых пробками «клемансин».
М-да…
Интересно, подумалось мне, вступился бы я за Чичку сейчас? По нынешним беспокойным временам — это подрыв государственных устоев и двадцать лет каторги. Рискованно.
Качнув головой, я достал иглу из саквояжа, смочил в водке.
А еще хромой Йожеф не знал, что к крови нужны слова. Бережно хранимые в семьях и не всегда понятные даже их обладателям.
— Ишмаа…
Игла ковырнула палец.
Кровь нехотя выступила. Я поднес стакан. Капля сбежала по внутренней поверхности стекла, расползлась в водке мутной ящеркой.
Отец, увлекавшийся расшифровкой древнего языка, как-то сказал мне, что слово «ишмаа» означает повеление.
То ли «открой». То ли «оживи».
Водка мягко пыхнула бирюзовым светом. Я поболтал в ней иглой, мешая кровь и лимонник. Затем пересел со стула у бюро на кровать.
Посмотрел в окно, кажущееся без шторы беззащитно-голым, выпил смесь, облизнул губы и закрыл глаза.
— Ишмаа гюльлим ме…
Будто чугунный шар прокатился от затылка ко лбу, стукнул в лобную кость.
Вязкое тепло, разматывая, распрямляя мельчайшие кровяные жилки, потекло вверх и вниз. Царапнуло плечи. Облизало колючим языком пальцы.
Ахххх… Болезненное чувство обновления.
Подергивались, будто сами по себе, от трепета жилок мыщцы. Сдавило глазные яблоки. Невидимые насекомые, покусывая, забегали по груди.
Меня скукожило, потом до хруста сухожилий вывернуло правым боком, лицо затвердело, дуплетом, словно курки «Фатр-Рашди», щелкнули позвонки.
Больно!
Кровь полыхнула красным и белым. Бирюзовая ящерка вонзила зубы в сердце. Живи, Бастель! Оживай!
Ишмаа!
Какое-то время казалось: ничего нет. Тьма. Ночь Падения за секунды до истечения Благодати с беззвездных небес.
Я сидел не шевелясь.
А потом, невидимые обычным зрением, раскинулись, разлетелись по нумеру тонкие жальца. Зазвенели, сплетаясь, от новой силы.
И вернулись в меня обратно.
Я открыл глаза. Поиграл плечами. Хорошо! Руку не тянет. Голова не трещит. Голема мне! Голема!
Впрочем, следовало быть осторожным.
Искусственная бодрость пьянит пуще водки, а запас возможностей куда меньше. «Можно и заиграться, Бастель», — сказал бы Огюм Терст.
Я улыбнулся.
Для пробы выставил вязкий «блок», сплошное черное плетение обманчиво-слабых жилок, которое, кружась, медленно перетекло в хищную «спираль Эрома». Отдельные жилки соскочили в стороны, зависнув на уровне головы и щиколоток, готовые к перехвату воображаемой атаки. «Кипение» заклубилось за спиной.
Я задумался, вспоминая.
Вот Лобацкий прыгнул… Что там было в схватке? Защита, контратака, «гримаса Адассини», неровный, тесный и косой строй, похожий на кривую усмешку. В сущности, он был равным соперником, этот тихий казначей.
Не сказать, что я ловко отбивался, действовал, наверное, хаотично, больше реагируя на его выпады и прикрывая дядю.
Кровь по памяти складывала узоры.
Вот я принял первую атаку, растворил чужие жилки. Вот отвел в сторону вторую. Вот связал встречным выпадом третью, пережав боковые плети «кипением». Техники у Лобацкого, по сути, не было. Был напор. Бешеные всплески. Таранные удары — бум! бум! бум!
Но надо признать…
В дверь нумера осторожно стукнули.
Это я опять пропустил. Увлекся. Вот же…
Кто-то там шуршал одеждой, пихался локтями, сопел и перешептывался. Потом все это безобразие прекратил возглас: «Ну-ка, тихо мне!».
В дверь стукнули снова.
— Господин.
Ага, Майтус привел ребят.
Я свернул жилки, мимоходом проверив: мальчишек — четверо. Натянул сапоги. По пути к двери поднял несколько бумаг.
Эх, Ольга-Татьяна…
— А где пятый?
Сдвинув засов, я встал на пороге.
— Э-э… Да вот… — развел руками кровник.
За ним толклись и елозили по полу босыми ногами.
— Тимоху мамка отлупила, — наконец просунулось сбоку от Майтуса грязное лицо. — И заперла. Он не смог.
— Ясно, — сказал я. Отошел. Сел за бюро. — Проходите живее.
Оттеснив Майтуса, малолетние следопыты набились в нумер. Неопрятным строем они выстроились передо мной и начали все разом:
— Господин хороший…
— Мы все, как вы говорили…
— Я по Кешую…
— А я по Гуляй-рядам!
— Стоп!
Я поднял ладонь, и мальчишки умолкли.
У нас в поместье их называли «босота». Штопанные-перештопанные порты. Ушитые рубахи. Обувь или самая плохонькая, или ее вовсе нет. Худая, чумазая, вечно голодная низкая кровь. Все время крутились то у наших ворот, то у Пан-Симонов.
Я обвел их взглядом.
— Крови кто-нибудь боится?
Следопыты замотали головами. Чернявый, помнится, показавший кровнику язык, мотнул не совсем уверенно.
— Нет, господин.
Я показал им иглу.
— Я не буду вас спрашивать. Вот мой инструмент. Я все увижу из вашей крови, лишь уколов палец. Ну что, кто первый?
Краем глаза я заметил, как мимо Майтусова сапога в комнатку проскользнул восковой человечек и спрятался за креслом.
Что ж, наконец-то.
— Ну! — поторопил я мальчишек. — Самому смелому даю копейку!
Руки потянулись, обгоняя друг друга.
Я выбрал ту, что почище, смочил в водке платок, отер у мальчишки большой палец, оставляя на платке грязный развод.
Укол. Капля крови. Невидимая работа жилок. Улица Бешаррон с пожарной частью.
— Следующий!
Платок. Укол. Каплю поймать. Кешуй.
— Следующий.
Укол. Серебряная.
— Ну, давай.
Чернявый, оказавшийся последним, оглянулся на приятелей, сосущих уколотые пальцы.
— А это не больно?
— Нет.
Я схватил его за тонкую руку, стиснул.
— Ай!
Платок. Укол. Ага, Гуляй-ряды. Отлупленный Тимоха, значит, следил на последней аллейке. Ну да ладно, и этого достаточно.
