Женский голос был глубок и страстен.
— Татьяна, голубушка! — торопливо зазвучал в ответ вибрирующий козлетон. — Поймите меня правильно, я просто был вынужден прекратить кредит…
— О да! — женщина разразилась уничижительным смехом. — Вы как всегда ни в чем не виноваты!
За дверью послышались шаги, они то удалялись, то приближались. Раздраженные, рассерженные.
Мне представился нумер с широкой, как раз для адюльтера кроватью, балдахин с кистями, тяжелые шторы, столик с бокалами и бутылью в ведерке и полуодетая мужская фигура, худая, невысокой крови, скорчившаяся на банкетке.
— Помилуйте, не тираньте меня!
— О, вы меня не знаете, ван Зее!
Шаги снова приблизились, притопнул каблучок, дверь с грохотом закрылась, лишая нас возможности дослушать разыгрываемую сцену.
Майтус хмыкнул в усы.
— Порывистая дамочка.
— Майтус, — сказал я, — она по крови наверняка тебя выше.
— Ну, гонора-то у нее — на целую статс-даму…
Я заклацал ключом в замке.
— А, на самом деле, или из провинции, или актриска театральная, — продолжил кровник. — Я таких, господин, много видел.
Я выпрямился, распахнув дверь.
— Все, не трещи…
В нумере все было на своих местах — и мазь, и чемодан, и бумаги, и белье. Я прошел в комнату, со стоном высвобождаясь из грязного мундира.
Сейчас бы еще ванну!
— Мне готовить карету, господин? — потоптавшись на пороге, спросил Майтус.
— Да, — из нетронутого ящика бюро я достал ассигнации: рублевую — желтую, трехрублевую — зеленую. Сунул кровнику. — Вот, это каретному двору и отдельно мастеру.
Майтус кивнул.
— И еще… — Из другого ящика я выгреб серебро. — Купи воска, туалетной воды и револьверных патронов четыре дюжины. К пяти вернуться успеешь?
Кровник, соображая, почесал затылок.
— Если торопясь…
— Тогда торопись. В пять будут мальчишки, проведешь ко мне в нумер.
— Это утренние-то?
— Они самые.
— Всю ватагу что ли? Опасно, — качнул головой Майтус, — поворуют еще, сами не заметите…
— Ты приглядишь, если что. Все, беги, — я хлопнул кровника по плечу. С чекменя взвилась пыль. — Хоть бы почистился, черт.
— Вот приедем в поместье… — Майтус застыл с поднятой ногой. — А «черт» — это кто такой?
Я улыбнулся.
— Это в ассамейской ереси — нечистый.
Кровник хохотнул.
— А так и есть.
Я закрыл за ним дверь.
Шум крови вроде бы в голове подутих. Зато вновь стало дергать срастающуюся руку. Не рассчитал, выложился в морге досуха. А уж что там с Подгайным… Нет, всыпал бы мне за такое мой учитель, ой, всыпал бы.
Розог двадцать.
Интересная все-таки там защита вокруг «козырей» была накручена. И слова редкие. И бьют больно. Ритольди в этом как раз большой специалист.
Неужели действительно он?
Кряхтя по-стариковски, я сбросил сапоги. Босиком по половицам прошел к окну, отдернул штору. Фонарь. Арка. Угол дома. Слева виден скат крыши.
Прохожие: господин в рединготе, студент в тужурке, жандарм на лошади. С краю еще, похоже, городовой торчит в будке.
Я пробежался взглядом по окнам — далеко, бликует, если и есть наблюдающий, то мне не заметить. Да и кровь с ним.
Зеркало проверить, вот что.
Дробный стукоток в дверь остановил мое движение.
Я тихо (что ни говори, вовремя сапоги снял) перебрался к креслу, на котором ночью спал Майтус.
— Да?
— Откройте, пожалуйста!
Я озадаченно потер висок дулом «Фатр-Рашди».
Голос я узнал. Тот самый, пять минут назад слышанный из-за двери чужого нумера. Актриска, по словам кровника. Или же содержанка, скорее всего.
— Что вам нужно?
— Защиты!
Что ж, это была безошибочная тактика. Женщина просит о помощи.
Огюм Терст сказал бы: «Мальчик, изживайте в себе всякие струнки благородства. Ни к чему это на нашей службе. Вы поступите как честный человек, а вас убьют!». Можно, конечно, еще вспомнить и дуэль с ротмистром Жапугой…
Можно. Но дверь я все равно открыл.
— От кого?
— От одного негодяя!
Женщина скользнула в нумер и захлопнула за собой дверь.
Поневоле я восхитился такой безрассудной смелостью. Забраться в комнату к незнакомому мужчине и самой же отрезать пути к отступлению.
Порывистая дамочка!
— О!
Возглас предназначался «Фатр-Рашди» в моей руке.
Затем взгляд серых, для выразительности подведенных инданнской лазурью глаз переместился с револьвера на меня.
— Вы так всех встречаете?
Я пожал плечами и убрал «Гром Заката» за спину.
— Прошу прощения.
— Что ж…
Женщина, побарабанив пальчиками по стене, прошлась по нумеру. Взгляд ее стал рассеян, он блуждал по нехитрой обстановке, нигде особо не задерживаясь.
Она была чуть ниже меня.
Миловидное лицо. Родинка на скуле. Аккуратный носик. Темные волосы забраны сзади. Светлое платье с узким закрытым лифом и оборками, пусть и недорогое, очень ей шло.
Худенькая.
Проведя ревизию нумера, женщина остановилась напротив меня.
— А у вас тут не прибрано. То есть, прибрано, но плохо. Один живете? — спросила она. И тут же подала тонкую руку для поцелуя. — Ольга.
Я коснулся пальцев губами.
— Бастель.
— Татьяна! Татьяна, душенька, где ты? — вдруг возопил в коридоре козлетон. — Татьяна! Ну, я погорячился! Я был не прав!
В то же мгновение моя гостья оказалась у двери. Определенно, проворства ей было не занимать. Я удивленно заломил бровь.
— Татьяна?
— Ш-ш-ш! — она нахмурилась, слушая. Потом, слегка покраснев, пояснила шепотом: — Это я для него Татьяна.
— Рыбка моя! Птичка… — продолжал призывать козлетон.
Правда, звучал он все глуше. Его обиженный обладатель, видимо, в своих поисках, удаляясь, двигался в сторону лестницы.
Постояв с минуту, Ольга-Татьяна упала в кресло.
— Ф-фу! Ушел.
Выдохнув, она на миг зажмурилась. Я не успел ни полюбоваться, ни сообразить, что сказать.
— Вот что, — вскочила она, — вы обо мне ничего такого не думайте.
— Хорошо, — сказал я, — не буду.
Женщина вгляделась в мои глаза.
— Вам можно верить? Так вот, я не такая.
— А этот?.. — я кивнул на дверь.
— А-а, ван Зее… — она легкомысленно отмахнулась. — Надоел. Шуршит, котом мурлычет, а у самого — жена в Пильнявках.
— Где?
— В Пильнявках. Не слышите, что ли?
У нее была странная, развязная манера общения. Дерзкая. Наглая. Это подкупало. Редко кто в последнее время позволял себе так говорить со мной.
«Ох, — сказал бы Огюм Терст. — Ох».
Я подошел к бюро, несколько картинно сунул в ящик револьвер.
