Два коротких копья с широкими листовидными наконечниками были направлены в грудь плюгавенькому человечку в одеждах дамата. Человечек кипятился и размахивал руками, но решительное выражение на лицах охранников убеждало его в том, что подходить ближе не стоит — как бы чего не вышло. Узрев в проеме меня, он облегченно вздохнул и попытался бухнуться на колени, но я нетерпеливым жестом пресек это безобразие на корню. Дамат внял и заголосил:
— Радуйся, богоравный Астерий! Меня прислал сюда владыка Минос. Он желает немедленно видеть тебя в своих покоях! — Икнув, он неожиданно добавил: — А эти меня пускать не хотят: не велено, мол, и все тут… бараны!
Я ободряюще подмигнул своим ребятам — молодцы! — и надменно процедил:
— Передай владыке, что я непременно буду, только приведу себя в порядок.
— Но он велел — немедленно! И приказал мне сопроводить тебя к нему.
— Я знаю дорогу. И потом, ты действительно полагаешь, что я отправлюсь к владыке голым? — поднявшись с ложа, я и не подумал одеться, только маску нацепил.
Развернувшись, я собрался захлопнуть дверь, когда человечек сделал попытку проскочить следом за мной. Только этого мне не хватало для полного счастья! Я кивнул охране, и копья незамедлительно вернулись на прежнее место перед грудью незадачливого гонца, а я пошел одеваться.
Тесей так и не проснулся, и я, поплескав водой в лицо и натянув первый попавшийся хитон, тише мыши выскользнул обратно за дверь. Вряд ли Минос выдернул меня из постели в такую рань, чтобы поболтать о погоде или видах на урожай. Следовало подумать, как бы убедить отца в том, что мне лично нет никакой надобности принимать участие в состязаниях.
Минос расхаживал взад и вперед по малому залу. Несмотря на неурочный час, он был при полном параде — золотой венец, багряный плащ, пояс с бронзовыми бляхами. Разве что меч на поясе отсутствовал — вон, на столе лежит. А уж хмур был владыка, как сам Громовержец — того и гляди молнией ударит. Приветствие Минос выслушал, стоя ко мне спиной, бросив в ответ единственное слово:
— Зачем?
Значит, доложили уже. И про Тесея, и про Ариадну, и про мою самодеятельность. Сейчас мне будут грозить карами небесными, а я — от всего отпираться на голубом глазу. Благо, цвет глаз позволяет.
— Что «зачем», отец?
— Зачем тебе этот сопляк? Почему ты не позволил ему тихо умереть в собственной постели? Чего ты этим добиваешься?
— Отец, случайная смерть афинского наследника всколыхнет Аттику. Людям рот не заткнешь — сразу пойдет молва, что ты убил Тесея, не желая исполнять собственное обещание. Для чего тебе повторение истории с Андрогеем? Хочешь увидеть у берегов Крита афинские корабли?
— Эгей не рискнет оставить столицу. Палантиды не дадут ему такой возможности.
— А ты не думал о том, что Тесей — народный любимец? Да и его дед по матери не останется в стороне. Кроме того… тебе не надоело наступать на мозоль Посейдону?
Усмехнувшись, Минос, наконец, поворачивается ко мне.
— Ты веришь в то, что этот молокосос и впрямь его отпрыск? Братца себе нашел?
— Неважно, верю ли в это я. Главное — в это верят все остальные, и Энносигей может использовать смерть трезенца просто как повод, чтобы отыграться на критском правителе еще разок. Или ты так не считаешь?
Минос скептически улыбается, но что-то в его глазах говорит мне — я на правильном пути.
— Из тебя вышел бы неплохой правитель, мальчик. Правда, говорят, бодливой корове Зевс рог не дает… Тогда скажи, может ли случиться, что Тесей выиграет состязания? Я слышал, он очень хорош.
Лоб под маской покрывается капельками пота. Я вступаю на зыбкую почву — один неверный шаг, и жадно чавкнувшая трясина проглотит… нет, не меня, а мою личную коллекцию неприятностей трезенского изготовления. Чувствую себя Пандорой.
— Да, отец. Из чужеземцев он — лучший, с этим не приходится спорить.
— Неужели он может победить даже тебя?
Вот он — вопрос, на который я не знаю ответа. Может ли? Он очень хорош, он невозможно хорош для человека, который месяц назад и не подозревал, с какой стороны подойти к быку, а главное — зачем. Если бы он ненавидел меня, думая только о том, как добраться до моей глотки, он бы смог. Если бы он звенел от страсти бронзовым гонгом, желая любой ценой увезти Ариадну в Афины и сделать ее своей женой — он бы смог. Но не теперь, когда каждую ночь он — глина в моих руках, сосуд, переполненный желанием и любовью, из которого я пью и никак не могу напиться.
— Нет, он еще не настолько искусен в бычьих плясках, но… — делаю многозначительную паузу.
— Что? Договаривай!
— У меня было видение. Мне не стоит участвовать в этих соревнованиях.
— Это еще почему? — подозрительный прищур, сомнение во взгляде. Он не может знать, вру я или говорю правду, зато прекрасно помнит, как отмахнулся от моих опасений, когда Андрогей уезжал в Афины. Минос больше не хочет совершать ошибок.
— Мой бык взбесится и покалечит меня. Тогда Тесей наверняка выиграет, а посылать его в Лабиринт будет бессмысленно… ты ведь собираешься его туда посылать? — С замиранием сердца жду ответа.
— Конечно. Традиция есть традиция, в конце концов, — улыбка, больше похожая на звериный оскал, не идет владыке.
— Значит, не стоит волноваться. Даже если он победит, Лабиринт все расставит по своим местам. Никаких подлых ударов в спину со стороны Миноса, а всего лишь воля богов.
Отец задумчиво кивает… неужели я его убедил? Что-то слишком легко. Не нравится мне это, но другого пути я все равно не вижу.
— Ну что же, Астерий, ступай. Игры начнутся через три дня, нашим гостям надо подготовиться. И вели там кому-нибудь — пусть пошлют за Ариадной.
Вернувшись к себе и застав Тесея по-прежнему валяющимся в постели, я решительно поскидывал с себя все лишнее и нырнул в сонное тепло. Пока никто не знает, что на Тесея не действует мое знаменитое проклятие, у него есть неплохой шанс унести отсюда ноги.
Умные мысли вспугнутой стайкой унеслись прочь, когда одна из упомянутых ног медленно и как бы невзначай улеглась ко мне на бедро. Я предпочел не замечать наглого вторжения афинских захватчиков в исконно критские владения, так что вскоре за ногой подтянулись основные силы противника и были взяты в плен к обоюдному удовольствию сторон. Процесс получения выкупа занял немало времени, и когда все территориальные споры были улажены, солнце стояло уже довольно высоко.
