Аник продолжала заниматься с отцом Константином, прочитала уже все книги, лежавшие в книжном ларе, обучилась игре на комузе и сабзе, неплохо играла в шахматы — даже князь Варгиз иногда сражался с ней за шахматным столиком. Отец Константин радовался успехам девочки, и жаловался, что мало чему может научить ее. Она хорошо уже владела языком шаваб, и хотела выучить также и язык Межгорья, но учителя не было — знавшие язык воины, вернувшиеся с войны, обзавелись семьями и жили не в крепости. Старый Кена научил Аник нескольким словам на языке народа равнины, и, когда Вардан приезжал в крепость, Аник приставала к нему, чтобы пополнить свой словарный запас.
Взрослея, Аник все реже вспоминала предсказанное ей. Жизнь девочки была суровой и полной забот, и в этой жизни больше не было места сказкам. Тамил, старшей дочери князя, для всех, и для Аник тоже, не было в живых. Раз в год отец Константин служил поминальную службу, поминая усопшую отроковицу; когда Хильда была еще разумна, она ворчала, утверждая, что Горному Королю не понравится, что его жену отпевают при жизни. Но Хильда давно уже находилась за той чертой, где пребывают бессловесные дети и за которую уходят дряхлые старики. Жизнь еще теплилась в ней, она ела, пила и спала, иногда бормотала что-то себе под нос, невнятное и непонятное никому, кроме Прудис. Горский язык она забыла. Прудис пыталась перевезти бабушку к себе, боясь, что старуха станет в тягость князю, но князь Варгиз запретил ей, во-первых, потому что Хильда давно уже была членом княжеской семьи, во-вторых, старая женщина вряд ли смогла бы переехать, дорога в Дозорную башню была трудна и для молодого и здорового человека.
11.
Однажды Аник побывала в гостях у Прудис, провела в Дозорной башне несколько дней. Башня, собственно, представляла собой небольшую крепость, с внутренним двором, хозяйственными постройками, небольшим огородом, где посажены были лук, чеснок, травы для супа и еще кое-какие овощи. Несколько низкорослых яблонь образовывали маленький садик. Прудис показала Аник глубокую яму, выдолбленную в скальной породе, на которой стояла башня.
— Вардан принесет из долины землю, и я посажу шиповник, — сказала она, — там, где растут девочки, должны цвести цветы.
Родив уже двух сыновей, Прудис была опять беременна и ждала девочку.
В башне жила еще одна женщина, жена одного из двоих приписанных к башне воинов, но она была молода и неопытна, выросла в далеком селении, заметно робела перед Прудис, а уж Аник и вовсе боялась показаться на глаза. Прудис она называла не иначе, как княгиней, и это забавляло Аник — ну какая же Прудис княгиня?
Аник удивлялась тому, как Прудис, имея двоих маленьких детей, успевает управляться с хозяйством, да еще заниматься рукоделием — Прудис вышила для башни новое знамя, с гербами дома Варгиза — орлом — и предков Вардана — золотым солнечным диском.
— Мои сыновья будут князьями дома Варгиза, — с гордостью сказала она, показывая знамя Аник, — муж мой тоже принадлежит к нашему роду, бабка его матери была троюродной сестрой нашего прадеда.
Аник было странно и немного неприятно, что Прудис, которую она, Аник, как и все остальные, считала почти шаваб, вдруг заговорила о своей принадлежности к роду князей Красной крепости. Хоть это и было правдой — дед Прудис приходился родным дядей князю Варгизу.
Когда Аник вернулась в крепость, она тоже села за вышивание — старинное знамя Красной крепости погибло вместе со старшими братьями Аник, а новое, которое начала вышивать Тамил, лежало неоконченным вместе с остальными ее вещами — платьями, поясами, тряпичными куклами и серебряными головными украшениями.
Аник не стала продолжать начатое старшей сестрой. В сундуках с приданым Тамил нашлось белое полотно, плотное и гладкое. Нитки для вышивания Аник спряла сама, взяв самую тонкую и длинную шерсть, и выкрасила в алый цвет, потому что гербом Красной крепости и дома Варгиза был алый орел с распростертыми крыльями. Когда вышивка была окончена — а на эту работу ушло у нее около трех лет — и осталось только обшить полотно красной каймой с кистями из витого шнура, — случилось то, чего опасался князь Варгиз, и о чем предупреждал Джоджо.
В горскую страну пришли каптары.
1.
Некогда — в давние времена, когда айки только появились в этой земле — каптарам принадлежали обширные равнины Межгорья. Небольшими стаями они бродили по лесам и степям, охотясь на диких кабанов и оленей. Гор они не любили — в горах трудно бегать и потому трудно охотиться, а охотились каптары так, как делают это волки — всей стаей загоняя дичь. Каптары могли долго и быстро бежать, но не любили лазать по горам, хотя при необходимости могли взобраться на скалу или вскарабкаться на дерево. Поэтому горцы первое время жили спокойно, и даже если сталкивались с каптарами на их охотничьей территории, расходились мирно.
Потом в горскую страну пришли шаваб. Их родина была, наверное, там же, где и родина айков — шаваб верили в того же бога, что и горцы, только чуть-чуть иначе служили ему.
И родину свою они покинули по той же причине, что и айки — длительные войны разоряли их землю, и это не было нашествием иноверцев: люди одного и того же народа сражались за право по-разному чтить одного и того же Христа и по-разному читать одни и те же книги, Ветхий и Новый Завет.
В новом мире никто не мешал шаваб чтить Христа по-своему.
И шаваб жили мирно, пахали землю, сеяли пшеницу и ячмень, пасли скот на тучных лугах — их земля располагалась южнее горской страны, почти на равнине, в предгорье тогда безымянных, а ныне Граничных гор. До поры, до времени и каптары мирно сосуществовали с людьми. Случалось, конечно, что какая-нибудь голодная стая задерет отбившуюся от стада телку, но случалось, что и каптар, слишком любопытный или слишком неосторожный, забредет в деревню, и поплатится за то головой. Ни то, ни другое не имело особых последствий. Хозяин телки почешет в затылке, погрозит кулаком в сторону леса и займется своими делами. Стая каптаров в поисках пропавшего своего товарища покружит в окрестностях деревни несколько дней, поскулит, да и отправится дальше — охотиться на оленей, растить детенышей.
Так продолжалось довольно долго — сколько лет, неизвестно, потому что шаваб не вели летописей. Монастырей у них не было, и священники готовили себе смену сами, выбирая из деревенских детишек мальчика потолковее и поспокойнее. В отличие от горцев, в те времена у шаваб даже и священники не все умели писать; и книг, кроме Библии, у них не водилось. Поэтому никто не мог сказать, сколько поколений шаваб сменилось на этой земле, прежде чем явились новые каптары, сбивавшиеся не стаями уже, а огромными ордами. Были они мельче прежних, но куда кровожаднее, людей ненавидели и готовы были преследовать их день и ночь, настигнув же человека, разрывали его на куски. Было бы понятнее, если бы охотились эти твари на людей с целью пропитания — зверь есть зверь, что с него возьмешь! — но трупы убитых они трогали тогда только, когда были очень голодны, и, насытившись, продолжали убивать из одного наслаждения от убийства; убив — все равно кого, человека ли, зверя, — разбрасывали окровавленные куски плоти и бежали дальше, за новой добычей.
