Ветер на недолгое время разогнал дождь, а воду, собравшуюся в воздухе, раздробил в мельчайшую пыль, от которой делалось холодно, но и одновременно приятно. Зимин вдохнул этой воздушной воды, почувствовав, как она заполнила легкие бодрым холодом. Ощущение было похоже на зимнее, на морозное сухое утро, как ни странно.
Зимин направился к мотоциклу.
Недалеко от «БМВ» стояла стайка мальчишек, не уехавших с остальными, среди них как раз лысый и вертлявый. Мальчишки указывали на мотоцикл пальцами и о чем то шептались. Зимин достал брелок с сигнализацией и двинулся к машине, размышляя о том, что деньги на мои потрачены не зря.
Он приблизился к мотоциклу, поставил ногу на двигатель и принялся лениво завязывать шнурки. Мальчишки уважительно зашушукались.
— Сколько тачка прет? — почтительно спросил вертлявый.
— Двадцать два, — ответил Зимин небрежно.
— Двести двадцать, — перевел бритый. — Нормально.
— А жрет сколько? — робко поинтересовался один из мальчишек.
Зимин усмехнулся, тоже максимально пренебрежительно.
— Ты чего?! — бритый ткнул товарища локтем. — Про такие моцики не спрашивают, сколько жрет. Ты еще спроси, сколько «Майбах» жрет!
Мальчишки засмеялись над недалекостью товарища, а Зимин ответил:
— По трассе шесть, по городу восемь. Для стольника нормально вообще то.
— У него сто лошадей?! — восхитился бритый.
— Вообще то сто двадцать шесть, — Зимин нажал на кнопку брелока, мотоцикл сверкнул поворотниками.
— Классный моцик! — бритый потрогал крыло. — Классный…
— Классный, — согласился Зимин и забрался в седло. — Ладно, пацаны, мне ехать пора. А вы по домам давайте, поздно уже.
Мальчишки закивали и стайкой поспешили к остановке. Бритый чуть отстал, обернулся и сказал громко:
— А мне ваши книжки нравятся. Особенно «Беовульф»! Классная!
Он показал большой палец и побежал догонять остальных.
Зимин запустил двигатель.
Прогревать не стал, решил ехать медленно, с чувством, с достоинством. Вышел на проспект Костякова. Был час пик, но машин отчего то было немного, ехать можно было медленно, успокаивая нервы, Зимин тошнил в правом ряду, раздумывая про то, что…
Фотографии!
Зимин задавил тормоза. «БМВ» послушно замедлился, Зимин выставил ногу.
Заведующая делала фотографии. Щелкала, готовила отчет, раздражала Зимина на протяжении всего убогого мероприятия.
Она наверняка запечатлела и ее. Рыжую, сидевшую с краю. Если она сидела. Если это была…
Зимин выругался. Он вдруг обнаружил, что начинает вязнуть в мелкоячеистой сети безумия. Он знал, что безумие нельзя откармливать. Нельзя ему потакать, напротив, морить его надо, душить… Но ничего с собой поделать не мог. Зимин думал. Хотя это ведь могла быть обычная рыжая девчонка, мало их, что ли?
А если…
Зимин понял, что надо проверить. Просто необходимо проверить.
Пять километров — всего то, не крюк. На штормовое предупреждение… На него Зимин плевал. Он развернулся через двойную сплошную и покатил назад, к библиотеке.
Здравствуй, дорогой дневник!
Дорогой дневник не получается, вот что я думаю. Он какой то неправильный сочиняется. Слишком длинный, а должен быть короткий.
Но коротко у меня не получается уже, потому что я начинаю описывать и не могу остановиться. Почему то. Точно кто то водит рукой, выглядывая из за плеча. Это, наверное, все таки от клаустрофобии. Длительное пребывание в замкнутом пространстве порождает некоторые отклонения, я помню, мы проходили на занятиях по психологической подготовке. Боевая психология, раздел «Форсированное извлечение информации». В просторечии — пытки.
Если человека поместить, допустим, в плотный каменный стакан, то уже через сутки ему начинает казаться, что за ним наблюдают, хотя на самом деле никакого наблюдения и не ведется. Так и у меня. Вечером, вернее, в то время, в которое мне кажется, что у нас вечер, я сажусь за железный стол и начинаю вести дневник. Сразу же и начинается — мне постоянно хочется обернуться. Сначала я на Дрюпина грешила, думала, это он устроил — просверлил дырку и смотрит, даже стену несколько раз проверяла — нет там никаких дырок. А ощущение есть. Тогда я попросту взяла и переставила стол к другой стене. Стол сместился, а чувство не исчезло. Я немного помучалась и решила на это внимания не обращать. Не стоит слишком много уделять внимания собственной психике, даже если она и пошаливает. Чревато. Жить надо проще. Сначала стреляем — потом думаем. Жучка дрищет — караван идет. Заветами беззаветного. Так то.
Жучка жучкой, а волосы все падают. Горстями. И зубы вроде бы пошатываются, и просыпаться с каждым днем все сложнее. Если не радиация, то наверняка авитаминоз. Или цинга, кажется, у нее вот как раз такие симптомы. Цинги мне еще не хватало. Дрюпин, цинга, жизнь удалась.
Опять захотелось поплакать. Я даже решилась было, но потом подумала, что в этом, наверное, нет смысла — надо заниматься теми вещами, какие ты хорошо умеешь делать. Не умеешь плакать — не плачь, пойди лучше с парашютом прыгни. Хотя с парашютами у нас сложности.
Интересно, чем это закончится? Выпадут волосы, выпадут зубы и ногти, кости начнут ломаться…
Я представила себя без волос и ногтей. Себе я не понравилась.
Лицо, кстати, похудело. Щеки впали, а нос заострился. Какое то хищное выражение получилось, я стала походить на лису, но не на простую, а на бешеную. На лису–оборотня.
В дверь постучали.
Клык. По стуку определила, Клык всегда стучит настороженно и негромко, боится разбудить. Дрюпин, наоборот, громко, чтобы не спалось мне.
— Заходи, — разрешила я.
Клык стал заходить. Он долго заходит. В нем есть что то крысиное, трусливое, жалкое и одновременно злобное, поэтому я не знаю, как мне к нему относиться. И вот эта самая его сущность здорово сказывается на его способе перемещения.
Ему бы с его костылями, штифтами и фиксаторами шагать по центру коридора, где места больше и вообще, но он всегда шагает исключительно вдоль стены. Громыхает об эту стену, цепляется, а иногда и падает, но в центр никогда не выходит. И садится всегда с края стола, дверь открывает на треть и все время озирается.
Вот и сейчас дверь отворилась и показались костыли. Послышался скрежет, и только потом образовался сам Клык, трясущийся, красный от напряжения, заискивающе улыбающийся. Мне тут же захотелось накормить его ириской, мороженкой или пирожками с брусникой и апельсинами. Только ничего этого у меня не было, из запасов еды мешочек с сухарями и сахар, слипшийся в комок от влажности. Неприкосновенный запас.
