— Не знаю, но мы все время двигались на северо-восток, рано или поздно нам попадется какое-нибудь селение. Возможно, даже Эльмхульт.
— Не произноси это название, — взмолилась Виллему. — Мне сразу же вспоминается несчастный Фольке.
Йенс, как зачарованный смотрел на нее. Виллему заметила это, но виду не подала. Нашел, чем любоваться, досадливо думала она. Одета, как пугало. Мокрая, потная, все волосы в еловой хвое и паутине. Деревенщина!
— Они убили троих из нас, — задумчиво проговорил Доминик. — Стреляли в меня и в Йенса, только не в тебя, Виллему. Казалось бы, что им стоило для начала убрать самого беззащитного?
— Наверное, они видели, как Виллему купалась, — предположил Йенс.
У Доминика по лицу прошла судорога.
— Йенс прав! — выговорил он наконец. — Любой мог видеть, как ты выставила напоказ свою наготу! Непростительная оплошность!
«Я так бешусь, потому что и сам, как другие, смотрел на нее разинув рот», — виновато подумал он. Виллему опустила голову.
— Я думала, что меня никто не видит.
— Лучше бы ты так не думала! — сухо бросил Доминик.
Йенс молчал. Он вспоминал, как по обнаженному телу Виллему струилась вода, и боролся с терзавшим его желанием.
— Допустим, они и видели, как я купалась. Конечно, мне это неприятно. Но что с того? — спросила Виллему.
— А то, что, по-видимому, они приберегают тебя на закуску. — Голос Доминика невольно дрогнул. — Когда они расправятся с Йенсом и со мной, ты в два счета окажешься у них в лапах.
Виллему похолодела.
— Давайте скорее уйдем отсюда! — попросила она жалобным голосом.
— Пожалуй, нам действительно лучше поспешить, если вы уже отдохнули, — сказал Доминик, поднимаясь с земли. — Вольные стрелки облюбовали для себя Халланд и Блекинге, прежние владения датчан, но, кто знает, может, они уже начали просачиваться и в Смоланд.
— Но ведь Смоланд всегда принадлежал Швеции? — с надеждой сказала Виллему.
— Это верно. Но Смоланд всегда был одной из самых бедных шведских провинций. Сама видишь, какая тут земля. Так что если датчане придут и посулят им золотые горы, смоландцы могут не устоять перед искушением.
Виллему задумчиво брела вперед.
— У меня так тяжело на сердце, — призналась она. — Ни Ёте, ни Фольке, ни Кристоффер не были моими друзьями, я едва знала их. Но общие испытания сблизили нас. И меня неотступно преследует мысль, что мы не похоронили их толком в этом проклятом ущелье.
— Не одну тебя мучают угрызения совести. Но мы должны смотреть вперед, — наставительно сказал Доминик. — Забыть их мы не забудем, они заслуживают того, чтобы о них помнили. Но не надо мучить себя понапрасну, вспоминая подробности их гибели. Забудь об этом. Пусть они останутся в твоей памяти живыми.
Виллему благодарно кивнула, хотя ей было трудно следовать совету Доминика.
Йенс был больше не в силах скрывать, что нога, вывихнутая во время спуска на дно ущелья, доставляет ему невыносимые страдания. Пока они пробирались берегом реки, а потом бежали, он крепился, но нога болела все сильней и сильней. Щиколотка распухла так, что во время привала он не мог стянуть сапог, и теперь морщился от боли при каждом шаге.
— Так дело не пойдет, — сказал Доминик. — Пока обопрись на меня, а когда доберемся до людей, займемся твоей ногой.
— Опирайся на нас обоих, — велела Виллему, подойдя к Йенсу с другой стороны.
Голодные, усталые и беззащитные, они наугад брели по пустоши…
Лилле-Йон, атаман вольных стрелков, бранил своих людей:
— Какого черта вы выпустили их из ущелья, олухи! Разрази вас гром!
— Троих-то из них мы как-никак отправили на тот свет, — слабо защищался один из разбойников.
— А остальные двое? Бабу я не считаю. Да к тому же и мы потеряли одного человека, это уже на вашей совести. Мы должны разделаться с этими шведскими вояками. Сейчас они идут в Халларюд. Там вы их и встретите.
— Как же мы их обгоним, они же нас сразу заметят!
— Да они пешие. А у вас лошади. Поезжайте кружным путем, они вас и не заметят. Впрочем, я сам поеду с вами! Охота мне того чернявого своими руками прикончить, сдается мне, что он офицерского звания. А другой — мужик. Взять его — что гуся ощипать. Останется только баба. Ее чтобы пальцем никто не тронул, пока я вам ее сам не отдам!
— Ты получишь ее, атаман. Только, боюсь, с офицером мы намучаемся, он, видать, малый не промах! — осмелился сказать один из стрелков.
— Не каркай! Все шведские офицеры — жалкие сосунки!
Но голос Лилле-Йона звучал не слишком уверенно — он уже успел убедиться в том, что этого шведского офицера голыми руками не возьмешь.
— Мы с ним сыграем одну шутку, — пообещал он своим людям. — Предоставьте его мне, а сами выпустите кишки тому борову.
— А не лучше ли нам взять их на пустоши? У них на всех один мушкет.
Лилле-Йон с презрением глянул на говорившего:
— Вы же знаете, что я люблю поиграть в кошки-мышки, — сказал он.
Стрелки закивали — уж что-что, а это им было известно. Лилле-Йон любил истязать людей, и чем изощреннее, тем больше он получал удовольствия.
— Нам поможет пастор в Халларюде… — задумчиво сказал Лилле-Йон, — он давно уже торчит у нас, как бельмо в глазу. Шведы благоговеют перед пасторским одеянием!
Пока Виллему со своими спутниками шла по выжженной солнцем пустоши, небольшой отряд конников объехал пустошь с востока, оставшись незамеченным. Он быстро достиг Халларюда и остановился там. В конниках не было ничего примечательного, один из них спешился и зашел в церковь.
К вечеру трое путников добрели до Халларюда.
Виллему чуть не падала от усталости, плечи ныли от того, что она поддерживала многопудового Йенса.
Доминик задумчиво смотрел на небольшое селение.
— Надеюсь, к шведам здесь относятся милостивее, чем в Сконе, — сказал он. — Как-никак это исконно шведская территория. Идемте спросим, как найти постоялый двор. Надо что-то сделать с ногой Йенса.
В узком переулке, образованном низкими бревенчатыми домами, они нашли небольшой постоялый двор. Здесь можно было получить ночлег. Им предложили расположиться в малом доме, который стоял во внутреннем дворе.
Обрадованные, они зашли в дом, настолько маленький, что в нем было только одно помещение. Виллему, привыкшую к постоянному обществу мужчин, уже не пугала необходимость провести ночь бок о бок с ними. Главное сейчас было заняться ногой Йенса.
— Боюсь, придется разрезать сапог, иначе его не снимешь, — огорченно сказал Доминик.
Йенс был согласен. Слава Богу, стояло лето, а ходить босиком он привык еще дома.
Наложив на ногу Йенсу тугую повязку, они отправились есть. Никогда прежде еда не казалась им та кой вкусной. Они словно попали в рай, пройдя огонь чистилища.
