– Угу.
– Так вот: такие бывают только у хороших людей.
Меф кивнул, задумался.
– А разве моя мама носит очки? А-а, да…
Дафна коснулась его лба.
– Меф, ты больной, – сказала она.
Буслаев хмыкнул.
– Знаю. Больной и влюбленный, – согласился он. Не было смысла скрывать то, что Дафна как страж не могла не знать.
Даф сделала вид, что не услышала. Только улыбнулась, очень довольная втайне. Она провела рукой по стропилам и озабоченно посмотрела на пальцы.
– Депресняк был здесь вчера вечером! – сказала она.
– Откуда ты знаешь?
– Новые царапины на балках и голубиные перья. Он тут кого-то сожрал, – Даф показала флейтой через плечо.
– Может, другой кот?
– Оставивший след когтей на железе и процарапавший балки на глубину бензопилы? – уточнила Даф.
– Да, похоже, что он… Горбатого исправит только поворот головы на сто восемьдесят градусов. А что он здесь забыл?
– Не знаю. Записки он не оставил. Хочешь? – внезапно предложила Даф, протягивая Мефу свою флейту.
Для нее это было знаком величайшего доверия. Больше, чем коту подставить свой беззащитный живот постороннему или пьянице, отлучаясь на пять минут, дать кому-то подержать стакан с водкой. Меф осторожно коснулся флейты. Во взгляде Даф появилось облегчение. С Буслаевым ничего не произошло. Флейта допустила его. И это при том, что ни Улита, ни Арей, ни Чимоданов – Даф была в этом уверена – не смогли бы даже коснуться ее.
«Может, не все так безнадежно для его эйдоса? Или флейта чувствует, что я к нему испытываю?» – подумала Даф. Последнее время ей все чаще казалось, что она завалила задание и Меф скатывается во мрак.
– Расскажи мне что-нибудь о своей флейте, – попросил Меф.
Дафна задумалась.
– Вот смотри… э-э… ну это поперечная флейта. Изначально сборная, хотя я давно ее не разбираю. В средней части – основные клапана. Нужно, чтобы середина этой дырки совпадала с серединой клапанов, иначе звук будет «левый». Попытайся сыграть что-нибудь, – предложила она.
– Издеваешься? Я не умею, – удивился Меф.
– И никогда не держал в руках другой флейты?
– Нет.
– Это хорошо. Она очень ревнива. Если ты когда-нибудь прикоснешься к какой-то другой флейте, то потом лучше не бери мою в руки. Она тебя прикончит, хотя потом, конечно, пожалеет, что погорячилась, и несколько дней будет очень грустной… – сказала Даф.
Меф хмыкнул:
– Ничего себе светлый инструмент!
– При чем тут это? Просто она не любит путаницы. Каждая флейта должна знать, что у нее все в порядке и хозяин не засматривается на другие флейты. Только тогда у нее нормальный звук… Поехали дальше! Держи ее твердо, но бережно. Контролируй дыхание, чтобы не было срывов. Сильнее дунешь – будет октавой выше. Ноты разделяются языком.
– Как это?
– Ну, произносишь что-то вроде звука «т» или «т-к», если играешь быстро. Так сразу не объяснишь. Нужно пробовать. И не удивляйся, если с непривычки закружится голова… Переизбыток кислорода. Ты когда-нибудь надувал без отдыха два-три воздушных шара?
– Шары – нет. Но однажды я полтора часа подряд надувал дырявый матрац. Когда пришел Эдя, я был уже очень хороший: тихий и пьяный, – сказал Меф.
Он поднес флейту к губам и, стараясь следовать советам Даф, несколько раз осторожно дунул, касаясь клапанов. Флейта издала несколько тоскливых звуков.
– Ну как? Похоже на маголодию? – спросил он.
Даф вежливо промолчала. Мефодий помучил флейту еще с минуту и вернул ее хозяйке.
– Мой инструмент барабан. Все остальное для меня слишком тонко, – сказал он.
– Зато ты неплохо работаешь мечом, – утешила его Даф.
– Ага. Послушать Арея, так я самый бездарный из его учеников за последние полторы тысячи лет, – сказал Меф.
Даф улыбнулась и стала играть. После того, как на флейте только что играл Меф, это был своего рода отсроченный поцелуй. Тонкие грустные звуки перетекали, сливались, околдовывали. Мефодию чудилось, что она, подобно пауку, плетет мудреную, выверенную паутину, на которой дрожат капли росы.
– Вот мы тянем, тянем, а ты не боишься? – вдруг переставая играть, спросила она Мефа.
– Чего боюсь?
– Потерять любовь? Ну не сейчас, а когда-нибудь… пусть через много лет? Что она выдохнется, выветрится, ослабеет? Мало ли что может произойти с любовью?
– Нет, – сказал Меф.
Даф удивленно окинула его взглядом:
– Почему?
– Почемушто… Теряешь всегда только то, что боишься потерять. Как-то, еще классе в пятом, у меня в кармане лежали старый никчемный маркер и новый дорогой перочинный нож. Как ты думаешь, что я больше боялся потерять? И что в конце концов потерял?
Даф улыбнулась и, ничего не отвечая, снова стала играть. Звуки причудливо сплетались, ласкали. Мефодию чудилось, что они касаются его щек и шеи прохладными дразнящими пальцами.
– Что ты делаешь? – спросил он.
Даф ответила не сразу, продолжая дразнить Мефа неуловимо-сладкими прикосновениями маголодий.
– Да ничего… Просто импровизирую. А теперь послушай вот это!
Даф чуть наклонила голову, и флейта вдруг издала серию быстрых озорных звуков, внезапно оборвавшихся на высокой резкой ноте. Даф насторожилась. Оторвав инструмент от губ, она посмотрела на Мефодия.
– Мне это не нравится, – сказала она.
– Что именно?
– Звук флейты. Она предупреждает. У кого-то неприятности. Именно сейчас.
– У кого?
Флейта, лежащая на коленях у Даф, вновь издала тот же тревожный звук.
– Это женщина… Довольно взрослая, влюбчивая, вспыльчивая, с сильным характером, с перепадами настроения… – сказала Дафна, вслушавшись.
– УЛИТА!
– Ты сегодня видел ее?
– Нет, – вспомнил Меф. – Она, кажется, ушла куда-то ночью. Ну да что с ней такое?
Даф быстро спрятала флейту в рюкзак и встала, почти касаясь головой низких стропил.
– Ты не замечал? Она ходила все эти дни, точно с обломившимся кинжалом в сердце. Раны не видно, но она есть… Даже улыбка у нее такая была. С замедлением.
– Как это с замедлением?
– Ну словно человек говорит себе: «Это, наверное, смешно. Даже скорее всего смешно. Надо улыбнуться, чтобы никто не заметил, как мне плохо». И кривит губы. А губы у него как раскрывшийся шрам.
– А, ну да! Она же с Эссиорхом поссорилась! Ничего – помирятся, ерунда, – небрежно сказал Меф.
Его, как мужчину, удивляла способность девушек устраивать трагедии на пустом месте. Он еще по школе помнил, как вдруг ни с того ни с сего посреди перемены то одна, то другая одноклассница начинала рыдать, громко, со взвизгами. Почему, отчего? То ли гормоны бушуют, то ли смс-ку неприятную получила – не разберешь. Урока через два та же страдалица уже ржет, как кобылица, будто подруги недавно транспортировали к крану не ее, несчастную, с подламывающимися коленями, а физкультурника Грызикорытова. Нет уж, у парней со слезами хотя бы все ясно. Если кто-то плачет, значит, как минимум ногу сломал.
