— Бедная, — руки у нее были холодные, а бледные губы едва шевелились. — Как же долго ты блуждала, как далеко забрела, сколько чужого горя впитала в себя. Но теперь все хорошо. Ничего не бойся, ты…
— Ева!
— Оливер? — женщина моргнула и удивленно уставилась мне за спину. — Что вы здесь… О, боги, где я? Что…
Она испуганно осмотрелась. Поняла, что сидит на смятой постели в одной сорочке, нащупала судорожно одеяло и укуталась. Запах ландышей растворился в горечи ромашки, и окутавшее меня наваждение растаяло без следа. Отпустило, позволив быстро вскочить на ноги и отступить к двери.
— Ева, вы… — ректор несмело приблизился к провидице. Выглядел он не менее ошеломленным чем она и явно не знал о чем говорить. — Как вы себя чувствуете? Нужно…
— Я позову доктора Грина, — сказала я, опомнившись полностью.
— Да, — хриплым от волнения голосом согласился Оливер. — Скажите, пусть сообщат Роберту… Роберту Кингслею…
— Что с Робертом? — встревожилась женщина. — Что… Вы объясните мне, что тут происходит?
Я могла бы объяснить.
Да, я бы могла.
Но пусть это сделают ректор и доктор Грин.
Я нашла дежурную сестру и сообщила ей, что миссис Кингслей пришла в себя. Женщина схватилась за сердце, вознесла молитву всем богам разом с Мейтином во главе и припустила вниз по лестнице — радовать заведующего, а я вернулась в свою палату и, не снимая платья, забралась под одеяло. Хорошее лекарство — даже после случившегося только что сердце бьется ровно и умиротворенно, и на душе спокойно-спокойно. А может это и не от лекарства вовсе, а он нежданно полученного пророчества: «Теперь все хорошо, ничего не бойся, ты…».
Знать бы, что она не успела сказать. Почему-то казалось, что это — что-то важное. Наверняка важное, я почти не сомневалась в этом. Как по необъяснимым причинам не сомневалась и в том, что Ева Кингслей при всем желании не сможет уже вспомнить, что говорила мне, очнувшись после долгого беспробудного сна. Но однажды я обязательно это пойму…
Усилившийся шум дождя за окном и суета за дверью, голоса и звук то приближающихся, то удаляющихся торопливых шагов, не помешали мне задремать.
Проснулась я от того, что кто-то крепко сжал мою ладонь. Открыла глаза и увидела присевшего на мою кровать Грина. Руку мою он, заметив, что я уже не сплю, не отпустил, а я, спросонья не понимая, что происходит, и не подумала вырываться, так что какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока до меня не дошел смысл сего действа.
— Все экспериментируете, доктор? — любопытства в моем вопросе было больше чем недовольства.
— Проверяю.
— И?
— Это вы мне скажите.
— Ничего не чувствую, — сообщила я. — Кроме того, что вы сейчас раздробите мне пястные кости.
— Пястные кости, — повторил он задумчиво. Поправил на моем запястье браслет, который сам же надел вчера, и разжал пальцы. — Не самая серьезная травма. Но хоть что-то хорошее.
— К-хм… Можно узнать, что хорошего в переломах кисти?
— В переломах — ничего, — флегматично отозвался целитель. — Хорошо, что вы перестанете от меня шарахаться. Надоело до ужаса. И эта гримаса, словно вас вот-вот стошнит от одного моего вида… А, нет, гримаса осталась…
— Ничего подобного! — возмутилась я, хотя Грину, конечно, со стороны видней, что там у меня с лицом. — Это… свет так падает. К тому же вы меня разбудили, отдавили мне руку, и я не могу встать из-за того, что вы тут расселись, а это, знаете ли, вообще как-то неприлично… И в каком смысле «хоть что-то хорошее»? — я кое-как вывернулась, и села на кровати, подтянув к груди накрытые одеялом ноги. — Миссис Кингслей пришла в себя — разве это не замечательно?
— Для миссис Кингслей — конечно, — кивнул Грин. — Но я к ее чудесному исцелению никакого отношения не имею.
— А вы не можете просто порадоваться за человека? Вам нужно непременно чувствовать собственную причастность? Знать, что это вам, а не каким-то чудесам обязаны жизнью? Да вы… — наши взгляды пересеклись, и я запнулась, в очередной раз обозвав себя беспросветной дурой. — Простите, я…
— Вы правы, — произнес доктор спокойно. — Я такой. Однако в данной ситуации меня больше всего угнетает то, что я не понимаю, что произошло и почему. Но знаю, что вам это известно.
— Да, я… Я все объясню. И то, что я сказала, — не обращайте внимания, просто мелю ерунду спросонья. А миссис Кингслей и в самом деле обязана вам жизнью, ведь если бы вы не подпитывали ее все это время…
— Ближе к делу, Бет.
— Да, хорошо. К делу. Вы помните Виктора Нильсена?
Именно после исчезновения Виктора, Ева Кингслей и решила провести прорицательский сеанс, чтобы определить местонахождение троих (на тот момент) пропавших студентов. Теперь, когда все трое благополучно забыты, исчезла сама причина, по которой декан факультета пророчеств впала в затяжную кому: если Чарли, Германа и Виктора никогда не существовало, они никуда не пропадали, а значит, миссис Кингслей не стала бы их искать и не очутилась бы в палате в «тихом крыле». Ее присутствие здесь являлось следствием и частью парадокса, но все парадоксы, как и говорил Мэйтин, разрешались сами собой. Неудавшееся пророчество, слишком глубокий транс, прерывание энергетических потоков — все это прекрасно объясняло, почему Ева Кингслей оказалась в лечебнице, а ее выздоровление можно было бы отнести к заслугам доктора Грина, что было совсем недалеко от истины…
— Бет, хватит об этом.
…но доктор таковых заслуг за собой упорно не признавал.
— С ума сойти, — проговорил он мрачно, когда я закончила объяснения. — Как вы с этим живете?
— С ума схожу, — передернула плечами я. — Но вы ведь не по этой части доктор.
— Справочник по психиатрии вы брали именно с моей полки, — напомнил Грин отстраненно. — Но в нем нет ответов.
— Они вам нужны? До сих пор? Вы ведь интересовались этим делом из-за миссис Кингслей. Теперь она в порядке…
— Нет.
— Как? — растерялась я. — Она же…
— Ева Кингслей в порядке — да, — проговорил, глядя прямо перед собой, целитель. — Вернее, скоро будет. Но я хотел разобраться в происходящем не из-за нее. Или не только из-за нее.
— Из-за чего же?
Он усмехнулся, немного нервно, как мне показалось:
— Возможно, меня просто привлекают сложные задачи.
— Разве их у вас и без того мало?
Я спрашивала серьезно. Рядом со мной сидел человек, сегодня взявшийся за невозможную операцию и потерявший пациента, родственники которого теперь могли затаскать его по судам. Другую свою пациентку он несколько месяцев непрерывно питал силой, удерживая в ней жизнь и рискуя при этом своей собственной. Можно только представлять, какое облегчение он должен был испытать, разорвав эту губительную для себя связь, но вместо того, чтобы порадоваться избавлению от одной проблемы, он тут же ищет другую.
