Эррет фыркнула.
– Он стал Великой Тенью не потому, что родился Улентари... хотя как посмотреть. – Взгляд ее затуманился. – Князю сломали предначертанную судьбу. Он был из рода сильных, и он создал себе другую, не менее блистательную. Но ему до сих пор жаль той, сломанной.
Я не ответил. Налил в черный соус тенсакты и сосредоточенно размешивал, пока Эррет, уставившись в потолок, размышляла о чем-то. Судя по складке, залегшей между ее бровей, думала она о Лаанге. Я узнавал это выражение лица – смесь брезгливости с симпатией и опасения с насмешкой. Лаанга внушает весьма противоречивые чувства.
Подростком я много путешествовал по стране, частью по обязанности, частью развлечения ради. Времени на бесцельные странствия у меня не появится еще очень долго, и, вспоминая те годы, порой я досадую. Интересы мои переменились с тех пор. Удивительно, но в четырнадцать-пятнадцать лет политика, грубая повседневная реальность будоражила мой ум больше, чем красоты легенд и загадки истории. Я равнялся на отца, я еще не хлебнул с нею лиха, она была сопряжена с невыдуманной опасностью, и влекли меня высокомерные Восточные острова, негостеприимные Лациаты, хмурый Улен. Сейчас я предпочел бы побродить в тишине по раскопкам немыслимо древних городов на Севере или полюбоваться берегами великих рек.
Путь к Улену мы держали по воде. Уленакеста старше башен столицы, она строилась не для отрады глаз, а для удержания бунтующих толп: властители Улентари извека были строги с подданными. Черный замок возвышался над гладью озера, величественный и угрюмый, отражение его плыло по сумеречной зыби, и зажигавшиеся ввечеру огни дрожали на воде. Некогда Эртаи Великий одолел беспощадного соперника, сделав Улен частью Сердцевинной Уарры, но черные стены помнили о былой славе.
...Я представил, что навеки отлучен от серебряной Данакесты; ветер с Яневы не будит меня поутру, и фонтаны вздымаются не для меня, и звонкие струны-шпили вызванивают чужой гимн. Тягостная судьба. Кестис Неггел, Тысячебашенная столица, мирно дремлющая в объятиях рек... Пожалуй, я мог понять чувства Андро Улентари. «Я предпочел бы понимать его мысли, – признался я себе, обмакивая жука в соус. – Но это лучше, чем ничего». В самой далекой перспективе у нас с Эррет одна цель – мощь и процветание Уарры, только Эррет, порождению хаоса, безразлично, сколько крови прольется ради этого процветания и чья это будет кровь. Она сопровождает дом Данари, но с домом Данари случаются Весенние торжества. «Кайсен планировал уничтожить дом Улентари? – предположил я. – В отместку за то, что не имеет права на собственное имя?» Впрочем, мне невместно было разбираться в стремлениях сердца тени. Внутри шестого сословия интриги спутывались в неразъемный клубок, как хвосты «крысиного короля», и только бесфамильные господа могли в такой атмосфере дышать полной грудью.
За углом, на людной улице, рычали моторы, городской гомон нарастал, подобный шуму речной воды на перекатах. Привыкнув к гулу, я перестал его слышать; Эррет тоже погрузилась в раздумья, и происходящее мы заметили слишком поздно.
Нас, разумеется, охраняли; но стояли на страже бесфамильные и действовали они на свой лад. Вряд ли дети Дома Теней допустили промашку, не сориентировавшись вовремя: в их кругу взрослеют рано, да и важное задание не доверили бы неопытным агентам. То ли юнцы решили воспользоваться случаем и на деле выяснить, кто прав в вечном споре шестого сословия с армией, то ли просто получили соответствующий приказ.
Но тех, кто рвался внутрь, нелегко было остановить.
Раздался едва слышный хлопок, оконные стекла на миг полыхнули светом, точно в мостовую ударила молния, потом резко стемнело. Мы с Эррет разом вскинулись. Я машинально вычертил на столе «синего шершня», Эррет взялась за малую ручницу, припрятанную под плащом... Мы увидели гвардейца лишь тогда, когда он пал на колени и с разгону едва не проехался на них по полу.
– Государь!
Я вздрогнул.
– Пакет, – задыхаясь, выговорил парень и взялся за сердце, низко склонив голову.
Эррет выдернула конверт из его протянутой руки, разорвала, вперилась глазами в строки. Я сидел как непричастный, глядя то на нее, то на бледного как смерть рядового. Пальцы сами собой гнули обеденное копьецо в узел. Спохватившись, я бросил его и стер ждущего «шершня».
– Государю императору... – шептал гвардеец, глядя в пол, – сообщение... срочное, от аллендорской Ассамблеи магов... ее высочества Лиринии лично...
Эррет подняла лицо. Черты застыли в невозмутимой маске, глаза потемнели и растеряли лукавые огоньки.
– Государь, – отчетливо сказала она. – Принцесса уведомляет: план провалился, Воин Выси разбужен.
В науке простейших приличий наставляют даже детей ремесленников и торговцев, но этот господин определенно и не слыхивал о правилах хорошего тона. Вероятно, они удалились шокированными, только узрев его угреватое рыло. Что там! Рассуждая о предметах, которые он осмеливался затрагивать, последний дурак понизил бы голос просто от страха: ведь рядом полно солдат и офицеров, как на службе, так и в числе зрителей. Можно с торжеств отправиться прямиком в холодную.
Лонси стоял, зажатый в толпе, потел и злился, волей-неволей слушая пустоголового крикуна. Ровным счетом ничегошеньки не видно было из-за голов, и еще обидней становилось от того, что под колени врезался край деревянного уступа. На уступе стояли стеной; чтобы подняться на него, требовались сила и бесцеремонность Оджера Мерау... какого беса опять вспомнился Оджер?!
Лонси едва не застонал.
– А т-ты как хочешь, – высказывался дурак, перекрикивая гул толпы, – но свя-щен-ны-е же тра-ди-ци-и! Веками... ас-свящ...
Собеседник что-то возражал, много тише, и слова его терялись в гуле.
– Рескидда! – восклицал господин ему в ответ. – Я край-не уважаю рескидди, но к чему же равняться на Рескидду? Где теперь Рескидда? Я признаю, что сто лет назад было – ого, Рескидда! А т-ты ат-тветь, где...
Окончание фразы заглушил пронзительно светлый зов горнов. Толпа всколыхнулась, качнулась вперед, Лонси втиснуло носом в чью-то широкую спину, он задохнулся и проклял ту минуту, когда решил подойти ближе к ограждению. Видно отсюда было не лучше, чем с края поля, а вот задавить могли и совсем насмерть.
Господин, впрочем, обладал весьма солидной комплекцией, напору не сдавался и продолжал рассуждать даже под звуки труб, знаменующие начало парада.
– Рескидда пускай остается сама по себе, – величественно дозволял он. – А в Аллендоре женщина спокон веку была прежде всего женой и матерью... же-ной и ма-терь-ю!
У Лонси темнело в глазах. Кто-то навалился сзади, но не в попытке протолкнуть Лонси вперед, а мешком, точно лишившись чувств. Давили с боков, аж ребра трещали. Где-то полицейский офицер стал отгонять людей от ограждения дубинкой, и толпа хлынула внутрь себя. «Я сейчас упаду, – подумал Лонси, пытаясь дышать. – Меня затопчут...»
