— Обещал, — сказал Гринь мертвыми губами.
— Так откажешься от байстрюка?!
Гринь перевел дыхание. Положил руки Оксане на плечи, ей ведь холодно без свитки.
В тот день его выпорол отец, как оказалось, без вины; Гринь сидел в бурьяне под чьим-то забором и ревел в три ручья, не столько от боли, сколько от несправедливости. Она подошла — коса до пояса, в стиснутом кулаке, в чистой тряпочке — сокровище.
"А у меня яблоко! "
"Ну и что, — сказал Гринь сквозь слезы, — у нас во дворе целая яблоня стоит! "
«У вас дичка, — засмеялась девочка, — а это яблоко из панского сада.»
И развернула тряпочку. И Гринь вылупил глаза — такого чуда видеть не доводилось, наливное, будто из воска, желто-розовое яблоко в пятнышках веснушек… А запах, запах!
"Ты не реви, — благожелательно сказала маленькая Оксана. — Ты, это самое… Хочешь, дам откусить? "
— Гринюшка… отдай байстрюка.
Он помолчал, слыша, как бьется ее сердце.
— Отда… отдам.
— Обещаешь?
— Обещаю…
— Мама! — Оксана, спотыкаясь, метнулась к дому. — Мама, батька… он обещает!!
Громко, на весь двор, зевнул в своей конуре Серко.
Значит, судьба.
Значит, судьба тебе такая. Исчезник тебя зачал, мать моя тебя родила, Да ты же и убил ее. А теперь все. Свою жизнь загубить, да еще Оксанину — Дорого просишь, братишка. Так дорого, что и медальоном золотым не откупишься.
Гринь едва доплелся до дома. Все бродил кругами, оттягивал время, когда войти надо будет, младенцу пеленки поменять да и отнести его, младенца, на расправу, на экзорцизм.
А коли правда, что из-за этого малого новая засуха прийти может?! У кого пять детей — останется один или двое…
Дорого просишь, братишка. Не такая тебе цена. Не понесу тебя никуда. Дам знать дьяку — пусть сам приходит с людьми да и берет. А мне со датами надо договариваться — чтобы завтра же Оксану засватать, завтра!
Прыть-то поумерь, Касьянка. Не для тебя девка. Вон, бери на выбор:
Присыса созрела, Секлета, Одарка…
Смеркалось.
Гринь долго стоял перед собственными воротами. Не решался войти; странно, остервенело гавкал Бровко на короткой цепи: то ли не признал хозяина, то ли замерз.
Вошел. Остановился среди двора. Мерещится — или дверь приоткрыта?!
«Хату простудишь, — недовольно кричала мать. — Живо дверь закрывай, живо…»
В хате было холодно. Остатки тепла вынесло сквозняком; еще в сенях Гринь зажег свечку.
Корзина стояла на столе пустая, вышитый матерью полог лежал рядом.
Гринь ушибся головой о притолоку.
Вот, значит, как… Пришли и взяли. Вот следы сапог на пестром половичке… Пришли и взяли, Гринь хоть сейчас может сговариваться со сватами, еще не так поздно, только что стемнело.
Ни о чем не думая, Гринь полез за печь и проверил тайничок. Деньги были на месте — ничего не пропало. Хватит, чтобы стол накрыть и музыку нанять. Хватит, чтобы земли прикупить и нужды не знать, жену баловать обновками, а детей — пряниками.
Разве не для этого он жарился под солнцем в степи?! Разве не для этого рисковал жизнью, отбивался от разбойников и откупался от мытарей?
Гринь стянул сапоги. Перемотал онучи; зачем-то обулся снова. Наклонился над опустевшей корзиной — теперь Оксана будет складывать в нее чистое белье.
Корзина пахла младенцем. Кисловатым, молочным запахом.
Он застал их на площади перед церковью. Горели факелы, будто в праздник; луны не было, зато из-за обилия звезд небо казалось обрывком церковной парчи.
Младенец орал.
Орал от холода, или от голода, или от страха; дьяк читал что-то по книге и, силясь перекричать младенца, охрип.
— Вы что творите?! — закричал Гринь издалека еще, на бегу. — Вы зачем человеческую тварь невинную мучаете, Божьим словом прикрываетесь, как воры?!
Те, что стояли на площади, разом обернулись. Хмурой решимостью повеяло на Гриня, решимостью, отчаянием и злобой:
— Отойди, чумак!
— Отойди, а то будет тебе проклятье… дом спалим — с сумой пойдешь. ..
— Нового недорода захотел?! Чумы захотел, да?!
Поначалу собравшиеся показались Гриню безликой темной толпой — но уже через минуту он увидел и Василька с отцом, и Колгана, и Матню, и Касьяна с братьями, и всех соседей-мужиков… Баб не было. Ни одной. Не бабское это дело.
— Не мучьте дите!
— ????? ??? ???? ????, ??????! ????, ??? ??? ??????? ????? ???? ? ????… — чертово отродье, вражье зелье! Ну что тебе надо?!
Гринь остановился.
Зря пришел сюда. Ох, зря; на одной половинке весов и Оксана, и… всё, а что на другой?! Зря только лечил от поноса… зря молоком поил, зря на руки брал…
— В костер бросите? — спросил он шепотом, ни к кому не обращаясь.
— В какой костер?! — удивился оказавшийся рядом сосед. — Читать надо, пока не замолчит. Беса гнать… Это не дите орет — это бес в нем.
Младенец зашелся новым криком; Гринь покачнулся, схватил ртом морозный воздух — и, не размахиваясь, ударил соседа в челюсть.
Хороший был кинжал. Дядька Пацюк сам его для Гриня выбрал, посоветовал денег не жалеть. Кривой кинжал, на лету волос перерубает. Пацюк же и научил Гриня приемам — и пригодилась наука, ох как пригодилась, особенно весной, когда разбойников стало больше, чем ворон.
— Не подходи! Убью!
Дьяк пятился, уронив свою книгу на снег. Нехорошо улыбался Матня, хмурились Касьяновы братья, и везде, где хватало света факелов, блестели яростные глаза.
— Не подходи!..
Гринь набросил на младенца свою свитку. Тот замолчал, как по команде; люди зароптали:
— Бес…
— Чует… бес…
— И этот уже бесами забран!..
— Чортов пасынок…
Матня поудобнее взял факел. Пошел на Гриня боком, отведя факел чуть в сторону; его одернули. Отец велел вернуться — Матня оскалился и попятился назад.
Поблескивал кривой кинжал. Мужикам постарше доводилось видеть такие клинки — и по тому, как Гринь держал его, ясно становилось, что хлопец не в бабкином сундуке отыскал оружие. Что хлопец тот еще.
— Камнями его, — сказали из задних рядов.
— Тихо, — поп шагнул наперед. — Гриня, уйди. На исповедь придешь, замолишь… Уйди. Не то худо будет, слышишь, Гриня?!
— Не дам дите! — крикнул Гринь срывающимся голосом. — Нечего Мучить! Своих вон рожайте и мучьте…
Попа оттеснили. Мужики наклонялись, искали под снегом камни; камней под заборами было в избытке.
— Забьем обоих, — хрипло сказал Матня. — Отойди от пащенка, коли Жить не надоело!
Гринь проглотил слюну.
А чего терять-то? Всему пропадать! Оксаны не видать больше. В отцовской хате не жить. Только в проруби топиться — так лучше в бою, как чумак, как мужчина…
Матня первым кинул камень — Гринь увернулся. Зато следующий камень метил в младенца — Гринь отбил его кулаком, и рука сразу же онемела.
