Драко кивнул своим людям — таборщики с неохотой подхватили ведуний и понесли в лагерь, где уже гремели тележные колеса. Сам Драко схватил Игриша за шиворот и толкнул вслед за ними. Мальчик брел, с трудом переставляя ноги, и старался унять вновь брызнувшие слезы. Право, он устал плакать.
— Понял, Гриш? — шептал Драко ему на ухо, пока они шли через подлесок. — До вечера еще есть время, пусть думают. Не хочется мне, знаешь ли, никого принуждать силой — ноги там ломать, вырвать ногти, волосы дергать по одной, зубы, глаза… мерзко это. Да и внешность им портить… хоть одна ведьма, а другая еще и дочурка Кречета. Поберечь их надо, понял? Чтоб не сглупили, пока дело не сделаем. Отвечаешь головой. А то сдам тебя этому твоему горбатому по кусочкам. Моему дядечке ты без надобности — он думает, я с тобой просто играюсь. Хотя я и вправду играюсь. И, поверь мне, ты не представляешь, как далеко я могу зайти, если ты разочаруешь меня. Ты же не разочаруешь меня, правда? Правда, Гриш?
Мальчик опасливо покосился на его бледную физиономию и кивнул.
— Вот и хорошо, — широко улыбнулся Драко. — Может быть, мы с тобой даже подружимся.
Пыль поднималась столбом, когда телеги и фургоны — один за другим трогались с места и торопливо укатывались по дороге, грохоча на все лады. Ведуний затащили в тот же фургон, на котором приехали Малунья с Игришем. Стоило мальчику перевалиться через край и хлопнуться об пол рядом с бездыханными телами, цепь натянулась и караван пришел в движение.
— Гриш… — услыхал он слабый шепоток, пока пытался сесть и найти точку опоры.
Малунья глядела на него из-под полуопущенных ресниц, ее подбородок подрагивал от едва сдерживаемых рыданий. На нее было больно смотреть — она была совершенно разбита.
— Гриш… — снова дрогнули ее искусанные губы. — Где мы?..
— В фургоне, — ответил мальчик, со страхом вглядываясь в ее опухшие кроваво-красные глаза. — Едем в Валашье. Драко сказал, что…
— Я слышала, — она попыталась сесть, но с оханьем снова сползла на пол. Гриш хотел помочь ей, но совсем позабыл про связанные руки. Он их почти не чувствовал.
— Нам осталось совсем немного, — проговорила она еле слышно и повернулась к Хлое. — Можешь приложить ухо к ее груди?
— Зачем?
— Послушать сердце.
Игриш встал на колени и не без труда переполз вдоль качающегося фургона к Хлое. По счастью табунщики оставили ее лежать на спине, и мальчику не пришлось пытаться переворачивать ведунью. Но он сильно сомневался, что женщина еще жива — она походила на изодранную помятую куклу. Волосы торчали в разные стороны, вытянувшееся лицо оплыло, напоминая погребальную маску. Ни движения, ни вздоха. Игришу было смертельно жаль ее.
Он положил голову ей на грудь, закрыл глаза и постарался отрешиться от грохота, скрипа и других звуков, которые мешали уловить сердцебиение. И поначалу он действительно ничего не услышал, но не хотел расстраивать Малунью. Подождал еще немного и был вознагражден.
— Да, — выдохнул мальчик, когда почувствовал еле ощутимый стук — слабый, но отчетливый. — Она жива.
— Зараза… — закусила губу Малунья. — Тогда нам придется убить ее.
— Что?! — поразился Игриш ее словам. Он было подумал что ослышался.
— Убить, — упрямо повторила ведунья. — Задушить, загрызть, разбить ей голову об пол. Но не дать им довести ее до Валашья.
— Зачем?!
— Гриш, тебе все объяснять надо? Страхолюдинам наконец-то удалось собрать достаточно людей, чтобы расправиться со Шкуродером, и они своего шанса не упустят. Слишком уж долго тянулась эта ниточка. Но эта армия, состоящая из разбойников, степняков, таборщиков и дезертиров, неуправляема. Они хотят как можно быстрее бросить все силы на стены Валашья, пока войско не разбежались по округе, и их не перебили поодиночке. А пока у них в кармане мы с Хлоей, шансы на успех возрастают в разы! Поэтому они не остановятся ни перед чем, но добьются своего. Либо мы поможем им разрушить стены, либо нас запытают до смерти. Таборщики это умеют, я думаю ты успел убедиться в этом.
— Так сделайте, что они хотят! — скрипнул зубами Игриш. — Сломайте эту проклятую стену, чего вам стоит?!
— Нельзя, — покачала головой Малунья. — Тогда мы нарушим Договор.
— Какой к Сеншесу договор? — разозлился мальчик. — У вас нет другого выбора, или…
— Они убьют нас? — ухмыльнулась Малунья потрескавшимися губами. — Ты думаешь, смерть это самое худшее для ведуньи?
— А что может быть хуже смерти?
— Глупенький, наивный Гриш… Оказаться в лапах Ямы. Это хуже. Намного. А если мы нарушим Договор, то ничем не будем отличаться от ведьм Дикого Гона, которые постоянно ходят по лезвию бритвы. Если мы поможем Гарону, то у нас будет два варианта: либо служить Яме, а это значит, опуститься так низко, что ведьмы Дикого Гона признают в нас сестер; либо стать игрушками Ямы. В первом случае, нам придется пройти по Тропе ведьм и посвятить остаток жизни кормежке Ямы заблудшими душами. Во втором… я даже подумать боюсь.
— Каурай не допустит! Он не отдаст вас этой Яме. Надо выбраться отсюда и рассказать ему. Он защитит вас!
— Дурак, — горестно прыснула ведунья. — Каурай — чертов опричник! В его обязанности входит следить за тем, чтобы ведуньи неукоснительно соблюдали Договор и не смели даже думать о том, чтобы соваться на Тропу ведьм. Карать тех, кто переступил черту и отдался на служение Яме. Это тоже часть Договора. Либо живешь как ведунья, колдуешь потихоньку и не высовываешься, либо пускаешься во все тяжкие — отдаешься в услужение Ямы, а взамен получаешь настоящую силу. Но тогда, рано или поздно, за тобой придет всадник с собачьим черепом. Опричник. Ты же не думаешь, что эта черепушка — просто украшение, не так ли?
— Нет… Я не спрашивал для чего он.
— О, это магический амулет, созданный для того, чтобы собирать души мятежных ведуний… Разве он не рассказывал тебе?
— Нет… — сглотнул Игриш. — Зачем опричникам собирать души ведьм?
— Как наказание, — провела языком Малунья по кровоточащим губам. — Уж не знаю, что опричники делают с душами, но едва ли это похоже на коллекцию бабочек.
— Ты боишься, что Каурай убьет тебя? Тебя?! За то что тебя вынудили помогать себе эти выродки? Под пытками?
— Мир жесток, Гриш. И несправедлив. Неужели ты до сих пор этого не понял? Либо мы выполним желание таборщиков и убьем десятки людей — и тогда станем ничем не лучше ведьм Дикого Гона. Либо Гарон посадит нас обеих на кол или еще чего похуже. Выбор у нас невелик, когда мы доберемся до Валашья.
— Но надо же что-то делать! Бежать!
— Тихо ты! — зашипела Малунья и прислушалась. Старая телега раскачивалась, скрипела и стонала, точно от боли, перекатываясь с одной кочки на другую. — Говори тише, стены любят развешивать уши… Бежать поздно. В таком состоянии мы далеко не убежим.
— Но…
— Единственный выход, — тяжело вздохнула она, прежде чем продолжить, — тебе убить Хлою. А потом и меня. Или наоборот, если желаешь.
— Нет! — ужаснулся Игриш.
— Да! — клацнула зубами Малунья. — Убить! Размозжить мне голову о стены, задушить, перерезать горло! Или ты обречешь нас на участь куда худшую! Стать смазкой для колов, как, говорят, любит выражаться князь Крустник, прежде чем насадить кого-нибудь на острие. Или подчиниться и стать Проклятой. Ни за что, Гриш! Ни за что…
Ее голос осел и сорвался. У Малуньи задрожали губы, она едва не разрыдалась в голос. Слезы скатывались по щекам, капали с подбородка, но она решительно стерла их о колено и посмотрела Игришу прямо в глаза — острым как кинжал взглядом.
— Нет времени на раздумья, Гриш, — сказала она голосом, задыхающимся от слез. — Либо ты станешь убийцей двух дур, либо убийцами станем мы… уничтожим целый город и дорого заплатим за это.
— Я не могу… — залепетал Игриш, пытаясь увернуться от ее взгляда. — Как я могу?.. У меня связаны руки… И вообще…
— Надо придумать, — сказала Малунья. Ее глаза лихорадочно забегали по полутемному помещению, пронизанному полосками яркого света. Игриш прикусил язык и с замиранием сердца следил за ней, пока она пыталась найти хоть что-нибудь, что можно использовать как орудие. Он молился Спасителю, чтобы ведьмочка ничего не нашла да так и оставила эту глупую затею, но…
