В большом зале пахнет типографской краской, столярным клеем, стучат топоры и молотки: плотники и столяры приступили к сборке второго печатного станка. На телеге привезли огромное колесо с торчащими спицами, похожее на штурвал.
Отец Ульфилла сразу же начал надуваться, как бык при виде красной тряпки, лицо налилось багровым, начал медленно, но все убыстряя темп и повышая голос:
– Что за дьявольское сооружение!.. Слышу запахи ада…
– Стоп-стоп! – прервал я. – Отец Ульфилла, не выплесните, как сказано в Священном Писании, вместе с водой и ребенка! Сперва осмотрите сами…
Он замолчал, но, судя по сдвинутым бровям, напряженно перелистывал мысленно Библию, пытаясь найти такое выражение, вообще-то очень удачное, а к нам навстречу заспешил маг Филициус, который теперь именуется только ученым-естествоиспытателем.
Я издали крикнул:
– Книгу!
Филициус тут же повернулся и тоже крикнул в глубь помещения:
– Тернер, книгу!..
Отец Ульфилла злобно озирался исподлобья, вид как у бультерьера, который ищет, кого бы укусить, да чтоб побольнее.
Молодой помощник Филициуса примчался, держа перед собой толстый и тяжелый том Библии. Он раскраснелся от натуги, глаза навыкате, руки дрожат, книга весит под два пудика, торопливо смотрел, кому вручить.
Я указал на Ульфиллу.
– Вот святой отец ознакомится с великим интересом.
Тернер поспешно сунул ему тяжеленный том. Ульфилла от неожиданности едва не выронил, покраснел еще больше, это же святотатство – уронить на пол такую книгу, напрягся от макушки до пят. Я указал на свободный в двух шагах стол.
– Отец Ульфилла, положите сюда. Кстати, у меня идея… Мастер Филициус, отец Ульфилла, как истинный специалист, ознакомится с нашей совместной работой… во славу Христа, понятно, мы ведь все делаем только в его славу, иначе на хрен вообще жить… ага, ознакомится и подыщет места, где расположить иллюстрации…
Филициус воскликнул:
– Иллюстрации? Но… как?
– Гравюры, – сообщил я. – Ах, вы не знаете, что такое гравюры?.. Ладно, научу. Гравюры на досках – самое то, что не умею, но научу, научу… Учить – не самому учиться.
Он спросил в панике:
– Но тогда доски… переделывать? Нет, их переделать невозможно… Придется выбросить?
– Зачем? – удивился я. – Будут просто разные издания! Одно для простых: виконтов, баронов и графов, а другое, что с иллюстрациями, – для гроссграфов, королей и императоров. Несколько штук отпечатаем для особо важных даров. Послы их получат для ведения сложных переговоров, сулящих большие экономические выгоды. Вроде бы и не взятка, а так… приобщение варваров к культурным ценностям Армландии!
Разговаривая, мы поглядывали искоса на Ульфиллу, тот с опасением, будто брал в руки ядовитую змею, перевернул толстую обложку: тонкую деревянную пластину в тщательно выделанной коже, разрисованной золотыми узорами. Пока он осторожно брал листки бумаги и перекладывал на другую сторону, явно выискивая несоответствия, что могут означать только ересь и даже служение дьяволу, мастер Филициус быстро оглянулся на работающих, сделал какие-то быстрые знаки. Двое опустили головы и, оставив работу, тихонько скрылись из типографии.
Я сказал с важностью:
– В Священном Писании сказано: из-за одной лишней или недостающей буквы в книге мир может быть разрушен. Не так ли, отец Ульфилла?
Он кивнул с настороженностью.
– Так.
– Мы только сейчас, – сказал я с пафосом, – избавляемся от этой угрозы! С переписыванием книг закончено! Больше не будут малограмотные писцы делать ошибки, а то и вставлять свои идиотские комментарии.
Он спросил с еще большей настороженностью:
– Что? Вы перешли в лагерь дьявола уже открыто?
Я вздохнул, но смирил гнев и сказал с христианским смирением:
– Смотрите, отец Ульфилла, смотрите… Ладно, не буду вам мешать, у меня дела. А страниц у книги много.
Нет преступления любить несколько раз в жизни, сказал я себе злобно, как нет заслуги любить только один раз! Упрекать себя за первое и хвастаться вторым – равно нелепо.
Да, я снова люблю, хотя сам не понимаю, как это случилось, почему так вот все рухнуло… или обрушилось на голову, почему вдруг подхватило ураганом и понесло, даже противиться не могу.
Ну не понимаю, не понимаю, что со мной! Я же любил и восхищался принцессой Азалиндой… любил нежную и женственную леди Лавинию… а чего стоит леди Беатриса?.. Да она в сто крат выше этой Лоралеи!.. Но почему же все лорды к леди Беатрисе всего лишь женихались, а за Лоралею бьются смертным боем?.. Почему даже я, такой умный, что просто плюнуть хочется, сумел перебороть любовь к Беатрисе, дескать, она – бизнес-леди, а я бизнес-человек, но ничего не могу сделать с собой, когда касается Лоралеи?
Почему высокое так легко уступает низменному?
Холодный трезвый голос вдруг произнес в мозгу: дурак, потому что она – женщина. Первая настоящая женщина, как прозорливо сказал отец Дитрих, которую ты встретил. А что, спросил я, защищаясь, Азалинда – не женщина? Лавиния – не женщина? Беатриса?..
Тот же голос продолжал мрачно: тебе, идиоту, все разжевать или хоть что-то сам догадаешься? Азалинда для тебя была и осталась прекрасным светлым образом, чем-то средним между ангелом и сказочной феей. У тебя даже в мыслях не было ее пощупать! Не говоря уже о большем… ты даже представить себе не мог, что у нее есть сиськи, хотя, конечно, их видел.
Леди Лавиния – большая и вполне искренняя любовь, подсознательная тяга к уюту и семейному очагу. Про Беатрису сам сказал: бизнес-леди. А для мужчины любая бизнес-леди – уже не женщина. Во всяком случае, не совсем полноценная женщина… как женщина. Ты ж восхищался ее силой воли, железным характером! При чем тут женственность?
И вот теперь жаркая чувственная любовь к женщине, что совершеннейшая из женщин, ибо в ней воплощены самые жадные и тоскливые мечты мужчин о недостижимом идеале: верности. Ибо как ни крути, как ни спорь, что лучше: умная или красивая, но все понимаем, лучше всех – верная. Да где они? Существуют только в сказках, рожденных нашей тоской о прекрасном идеале.
Доброта всегда одержит верх над красотой, твердил я, поднимаясь по лестнице. Доброта лучше красоты. А лучше и красоты, и доброты – женская верность, это невероятное чудо из чудес, о котором столько песен, но в жизни никто не встречал.
В коридоре стражи вытянулись, морды довольные, что застал не за игрой в кости.
– Благодарю за службу, орлы, – сказал я и добавил с отеческой строгостью: – На службе не спать, не спать!
И хотя оба старше меня, один так почти вдвое, но ответили с почтительностью младших перед старшим:
