Сергей Махотин - Владигор и Звезда Перуна

Лукерья фыркнула:

— Ты к увечной Анисье ходи сказки рассказывать. То-то она рада будет, опять все на Евдоху навесит.

— А ведь и правда! — заволновалась Настырка, жалея, что ей самой эта мысль не пришла в голову. — Евдоха-то с чужаком на тот берег ушла. Их это рук дело!

— Болтаешь что ни попадя, — нахмурилась Лукерья. — Оставь ее. Чуть до кровавого греха мужиков не довела с Анисьей своей. Если в чем Евдоха и виновата, так в том, что горе в одиночку мыкала да жалостлива чересчур была.

— Ну, может, и не виновата, — легко согласилась Настырка. Ей страшно хотелось побежать к Анисье и поделиться с ней захватывающей дух догадкой, но жаль было уходить без обеда. А Саврас с сыновьями все возились на дворе с телегой, будто нарочно медлили, не желая садиться с ней за один стол. Ей сделалось обидно, и она произнесла не без ехидства: — А все ж чужак не к тебе, не ко мне, а к ней пожаловал — знал, где нечисту силу привечают.

Внезапно дверь распахнулась, и Саврас заорал с порога:

— Лушка, собирай одежу, какую найдешь, скатерти, одеяла! Землю засеянную накрывать! Песок с неба сыплется! — Он сгреб в сенях тулуп, овчины, какие-то тряпки и выбежал из избы. Бабы выскочили во двор следом за ним.

Несмотря на полдень, было по-вечернему сумрачно. Собаки больше не выли, стояла гнетущая тишина, и отдельные людские выкрики, доносившиеся из дальних деревенских дворов, лишь подчеркивали ее тяжесть. И еще один звук, мерный и монотонный, был настолько сродни этой тишине, что совершенно слился с ней, — непрерывный шорох падающего мелкого песка. Песок тихо сползал с крыш, оседал на листьях берез и кленов, сглаживал ямы и колдобины, закупоривал мышиные норы. Лукерья попятилась к дому. Настырка открыла от удивления рот, и тотчас на зубах заскрежетали песчинки. Она набросила на голову платок, но песок был не только в волосах, он сыпался ей за шиворот, спина начала зудеть и чесаться, и Настырка побежала, прикрывая ладонью глаза, в сторону своей избы. Навстречу, чуть не сбив ее, молча промчались Саврас с сыновьями. Деревенская улица обезлюдела. Добежав до своей калитки, Настырка увидела ковыляющую мимо Анисью. Та придерживала левой рукой большую сковороду у себя на голове и вопила:

— Ведьма подстроила! Ведьмино то действо! Пока Евдоху не убьете, не даст она никому житья!..

За ней брел старый Потаня, кашляя и задыхаясь, и уговаривал:

— Охолонись, увечная! Опять другим зла желаешь, потому зло к тебе и возвращается…

У Настырки пропала всякая охота говорить с Анисьей, и она как можно незаметней юркнула в свою избу.

Песчаная туча, засыпавшая деревню Дрянь по самые окна, почти не тронула левый берег Чурань-реки и поляну с избушкой. С утра почувствовав неладное, Евдоха вышла на поляну, воздела руки вверх и стояла так до тех пор, пока небо над головой не прояснилось. При этом ее распущенные волосы развевались во все стороны, будто она оказалась в сердцевине яростного вихря.

— Какая ты сильная! — сказал удивленный Дар, когда наполовину уменьшившаяся туча уплыла к югу. — Тебе не больно?

— Немножко, — призналась Евдоха с усталой улыбкой.

Дар отвел ее в избу и весь день кормил и ухаживал за ней, не позволяя вставать со скамьи. Вечером он спросил:

— Как ты это сделала? По-моему, у меня бы не вышло.

— Это просто, сынок, — сказала Евдоха. — Надо очень сильно захотеть и очень сильно любить того, ради кого ты это делаешь.

Мальчик кивнул и надолго задумался.

— Не тревожься, это еще придет к тебе, — улыбнулась ему Евдоха. — Теперь пора спать. Завтра ты должен научиться ездить верхом.

Он услышал в ее голосе новую интонацию, властную и уверенную, которая ему понравилась. Впервые за много дней Дар испытал чувство защищенности. Он уснул быстро и за всю ночь ни разу не вздрогнул во сне.

Сама Евдоха долго еще не ложилась, заштопывая старый потник. Упряжь и седло она уже нашла и проверила. Ей вновь подумалось: Лерия знала, что они с мальчиком придут сюда, и приготовила им все необходимое. Теперь дар провидения, которым владела старшая сестра, не казался Евдохе чем-то из ряда вон выходящим.

Наутро конь послушно ждал, пока Евдоха затягивала под его животом подпругу. Он дал взнуздать себя. И только после этого встал на дыбы, заржал и принялся бить землю передними копытами.

— По-моему, он вспомнил обратную дорогу и радуется, — сказал Дар, любуясь конем. — Зато я вспомнил, как его зовут.

— Как же?

— Мама звала его Пятнышком. Наверное, из-за этого. — Он указал на белое пятно, украшающее грудь коня и подчеркивающее его гнедую масть.

У Евдохи округлились глаза:

— Так ты и маму вспомнил?

— Только ее голос, а лицо нет. Там было темно.

— Там?..

— Я не знаю, где это. По-моему, Пятнышко знает.

Он попробовал вскочить в седло, но не сумел

перекинуть ногу и упал в траву. Евдоха хотела помочь ему, но конь вдруг сам присел, и Дар легко устроился на нем.

— Вперед, Пятнышко, — попросил он, привстав на стременах.

Конь тронулся и плавно побежал по поляне, огибая избу.

— Это совсем нетрудно! — засмеялся Дар, радостно глядя на Евдоху.

Женщина отрешенно кивнула. Про себя она уже решила, что проводит его на третий день.

Хрустальный Шар вобрал в себя яркий оранжевый луч, его вращение прекратилось. Мерно пульсируя зеленоватым светом, он опустился в ладони верховного чародея. Объемная карта Братских Княжеств и сопредельных земель утратила четкость и медленно растаяла в воздухе. Белун подошел к нише в стене и положил Шар на мягкий бархат внутри кипарисового ларца.