И остров вскоре исчез в туманах, а Брессах Ог Ферт, и вправду ставший великим чародеем и великим воином, по сей день бродит по свету и носит свое прозвище — Брессах Соломенная Веревка.
Так закончил свой рассказ караванщик.
После этого он разъяснил Некрасу, как добраться до страны Саккарем, но предупредил, что ныне это опасно в особенности, поскольку караван не может идти дорогами, лежащими слишком высоко из-за того, что хозяева копей в Самоцветных горах не гнушаются нападать на купцов в поисках наживы и рабов, а идти нижними дорогами тоже плохо — из-за войны.
Когда же Некрас, проведя в приюте два дня, собрался уходить, потому что услышал караван, следующий на полдень, караванщик указал ему того, кого на самом деле надлежит искать.
Хроника вторая
До теплой реки
Зорко встрепенулся, заметив, что задремал, находясь в седле. Ему опять привиделся корабль посреди моря и страшные черные волны, отверзающие жадные пасти, истекающие белой пеной ярости. Он в своем новом обличье боролся с бурей и, видимо, победил, потому что чувствовал во всем теле страшную усталость, но усталость эта была усталостью живого человека, ибо утопленник не может чувствовать усталости вовсе, кроме душевной маеты.
С некоторым удивлением, хотя и без беспокойства, Зорко обнаружил, что ночь уже миновала и брезжит рассвет, а воины, отданные под его руку Бренном и Качуром, уже размещены им, да так, что лучше не придумаешь. Черный пес, сгинувший невесть куда еще позавчера вечером, явился и теперь юлил возле Зорко, то отбегая, то приближаясь к Серой на расстояние локтя.
К нему подъехали Мойертах, поставленный Бренном над всеми бывшими в отряде вельхами, кои составляли большую часть конных, и Охлябя, старшина над веннами. Никто его в старшины не выбирал, но так уж повелось, что все прислушивались к слову гирваса, худощавого, но громогласного мужчины, чернобородого и черноглазого, с живым, подвижным лицом. Чем еще обладал Охлябя, так это хорошо подвешенным языком. А еще он был один из немногих веннов, кто умел ловко биться конным, особенно ладно управлялся гирвас с копьем.
— Людей ты славно поставил, Зорко Зоревич, — сказал Охлябя, приступив к делу без обиняков. — Одно неведомо: что делать, когда сеча начнется? Нам так и стоять ожидаючи? Верно ли то?
— Ты у Серых Псов спроси, верно ли, — осадил его Зорко. — Про то я и сам думал. Вот что скажу. Я все время, пока мергейты здесь, в дозоре ходил. Теперь слушай: возьму с собою два десятка конных. Пойдем дозором и увидим, как сеча идет. Если мергейты одолевать станут, пошлю гонца сюда: спешите на помощь. Когда венны верх будут брать, все одно гонца вышлю: подходите пособить, чтобы верно дело кончить. А когда случится то, зачем мы сюда поставлены, сиречь коли пробьются степняки и мимо Нечуй-озера пойдут, тут сам им покажусь. Пускай за двумя десятками гонятся, думают, что отступаем. Так их на заслон наведу.
— Мергейты не такие дурни, чай, как надо бы, — заметил Охлябя. — Так уж и поскакали за тобой, беды не чуя! Не оплошать бы, да и сам смотри, как бы не схватили волки зайца.
— За то он в дозор поставлен был, что не давал себя ни изловить, ни обмануть, — веско возразил Мойертах. — Верно ли будет, Зорко, отряд без начала оставить? И знает ли Бренн о том, что ты сейчас молвил?
— И Бренн знает, и Качур, — ответствовал Зорко. — Начальствует пускай Охлябя.
— Нет, Зорко Зоревич, — затряс головой гирвас. — Я с тобой пойду. Ты уж не серчай, а в те два десятка, что тебе с собою взять следует, я в числе первых попадаю.
— Пожалуй что и так, — согласился Зорко. — Вот что: пускай Парво-калейс за старшину остается.
— И верно, — кивнул Охлябя. — Его и надо. Он зря суетиться не станет, а уж отпор, дать, когда мергейты на нас полезут, сумеет. На засеке был с ним вместе, когда он полусотней полусотню степняцкую отбил. Без малого два десятка всадников положил, а своих едва пятерых потерял. Такое не каждый сумел бы.
Тегин отряхнул полу своего желтого халата — еловые иглы и труха: сколько ни ухаживай за одеждой, снова и снова цеплялись к ней, как липкие семена трав по осени лепятся к пушистым хвостам степных кобелей.
Халат тысяцкого не был просто одеждой, как не было ничего простого в жизни воина. Если ты воин, то не можешь позволить себе ходить в рваной и грязной одежде. Если твоя одежда стара и ветха, ты должен добыть себе новую: купить, украсть или отнять у врага. Лучше всего, если это будет взято у убитого в битве сильного врага. Тогда может случиться, что вдобавок к военной добыче ты получишь черный халат десятника. Но тогда ни единой белой нити, ни белого пуха, ни маленького белого пера не должно быть видно на черной ткани. Боги не любят, когда кто-то слишком спешит и не ценит того, что ему даровано. «Будь тем, кем ты должен быть», — сказано в законе степи. Если тебе не дорог тот цвет, право на который ты заслужил, право на который тебе дали старейшины и хаган, то как можно доверять такому воину?
Если твой десяток будет доблестен, если не дрогнет в бою, то белый цвет придет к тебе сам и белый халат сотника будет твоим. А если благосклонный взор богов упадет на тебя и честь твоя снова не будет запятнана, то и желтый халат тысяцкого оденет твои плечи. Так душа умершего воина проходит, одно за другим, семь небес в потустороннем мире: черное, белое, желтое, красное, рыжее, зеленое и синее, если, конечно, этот воин оставался таковым до конца дней и был отдан богам без осквернения стихий огня, воды, земли и воздуха. Но если душа обязательно попадает через тысячу весен на последнее, синее, небо, то не всякий здесь, на земле, может получить желтый халат.
«Почему так получается? — размышлял Тегин, не забывая внимательно осматриваться по сторонам. — Потому что не только то, что делаешь ты сам, предопределяет твое будущее, но и то, что сделали твои предки и предки твоих предков, и так до начала времени. Если они жили по закону, то и на небе им будет легче беседовать с духами и проще двигаться вверх, к синему небу покоя. Тогда и к тем, кто последует за ними, духи неба будут благосклонны и прикажут духам земли помогать им. И наоборот, если духи земли увидят какую-нибудь провинность за ее обитателями, они немедленно докладывают об этом на небо и тогда небесные духи гневаются, а люди здесь жалуются на судьбу. Как можно быть такими наивными? Потому и говорят, что горе растет, как снежный ком, что счастье прибавляется, как песчинки к шару черного жука песков. Так говорил тот, который умел путешествовать под землей и в небе».
