Папа взял обеими руками лицо мамы и притянул на пару дюймов, чтобы поцеловать.
— Клэр, — сказал он.
— Джон, — сказала мама. — Прекрати называть наших детей именами, отличными от их собственных.
Папа отпустил маму и усмехнулся.
— Это не их имена? Я бы мог поклясться, что они их.
Именно мама настояла на прославлении японского наследия своих детей. Кэми была уверена, что мама почерпнула имена Кэми, Тенри и Томо из книг, потому что папа и Собо всегда вели себя так, словно все это было немного глупо.
— Позволь рассказать мне о том, как я провел день, Клэр моего сердца, — сказал папа. — Во-первых, заказчик Галлахеров решил, что они хотят сменить логотип. Твой рыцарь, неустанно сражающийся ради тебя с графическим дизайном, не пришел в уныние, а затем, еще даже до перерыва на чай…
Мама улыбнулась. Кэми не знала, было ли воспоминание последней прошептанной в темноте фразы «Не говори отцу» причиной тому, что ей стало интересно, насколько хорошо мама знала Роба Линберна.
Тен топтался на месте, и папа привлек его к себе, положив руку на плечо. Папа больше любил Тена, потому что Тену нужен был кто-то, любящий его больше.
Кэми стояла с другого конца кухонной тумбы и смотрела на свою семью, в которой, как она думала, никто и никогда не будет хранить секретов друг от друга, на своих родителей, стоящих каждый со своим любимым ребенком, и чувствовала себя немного уныло.
«Ты — моя любимица», — сказал ей Джаред.
Кэми выглянула из окна своей теплой кухни и притворилась, что сквозь лес, сверху на холме, она может различить огни Ауример Хауза.
«Да, — ответила она ему второй раз за день.— Я знаю».
В Ауример Хаузе по ночам было так холодно, что Джаред постоянно ожидал, когда же он выйдет в один из коридоров и обнаружит, что тот превратился в один из продуваемых тоннелей, какими становились зимой улицы Сан-Франциско.
Джаред залип с планом «трех остановок» больше, чем на неделю: спальня — кухня — за дверь. Теперь же он сошел с проторенного маршрута. Эта извилистая лестница была частью пустующей колокольни, присоединенной к Ауример Хаузу. Каменные ступени были глубокими, края некоторых были отколотыми, а каждая ступень была очередным шагом в темноту. Но Джаред привык к прохождению лестниц вслепую. Шаг за шагом он, моргая, вышел в помещение, которое сначала показалось ему очередным холодным коридором.
Затем он обнаружил, что в упор смотрит на пару ледяных голубых глаз. Холодные глаза Эша были мгновенно узнаваемы, даже нарисованные масляной краской, потемневшей от времени, на лице мужика, одетого в напудренный парик и синее сатиновое пальто. На мгновение Джаред усмехнулся, представив в этом наряде Эша, а затем пошел дальше.
В галерее рядами тянулись картины предков с порицающими взглядами. Они висели двумя рядами с обеих сторон от него, все одетые в богатую одежду и заключенные в богатые рамы. Они выглядели словно история, люди, достаточно важные, чтобы изменить будущее и быть сохраненными во времени. Они смотрели на него сверху вниз так, словно он не принадлежал к этому месту.
Джаред посмотрел на их лица. Он уже понял это. Его нахождение здесь было смехотворным. Вся их квартира в Сан-Франциско трижды поместилась бы в одну эту портретную галерею. Он чувствовал себя так, словно все холодные тени в доме хотели, чтобы он воспользовался выходом для прислуги.
Джаред продолжал идти вниз по коридору мимо вереницы мертвых аристократов, ища кое-кого. Затем он увидел ее имя «ЭЛИНОРА ЛИНБЕРН», написанное потускневшим золотым цветом на черном дереве. Она выглядела еще страннее, чем чувак в белом парике. На ней был конусообразный головной убор с вуалью и, кажется, она была лысой, к ее огромному несчастью.
«Замужние женщины в те времени не должны были показывать волос, — сказала ему Кэми, ее сознание дотронулось до его, сонное, но заинтересованное. — Возможно, она их сбривала. У нее есть брови?»
«Конечно, у нее есть брови!» — сказал Джаред, заступаясь за своего предка, хотя англичане и были ненормальными и, вероятно, женщины целенаправленно стриглись налысо.
В какое бы время он не проснулся или не ложился спать и в любой момент днем, он ловил себя на том, что мысленно тянется к Кэми, проверяя, где она, и все ли с ней в порядке. Теперь все было по-другому, потому что она была настоящей девушкой, лежащей в настоящей постели.
Брови Элиноры были подняты, а рот изображен прямой линией. Она выглядела так, словно была в каком-то смысле раздражена тем, что застряла на картине, словно у нее есть дела получше.
— Эй, Элинора, — тихо сказал Джаред. — Я знаю, где ты спрятала колокола.
— Что? — спросил голос матери позади него.
Джаред подавил импульс подпрыгнуть. Показать слабость — отличный способ добиться того, что ее из тебя выбьют.
Она сидела в нише, ее длинная юбка разлетелась по мраморному сиденью в небольшой каменной чаше окна. Большое мозаичное окно уже было тронуто росой, окаймляя ночь серебром. Оно выходило на темный сад.
Внизу лунный свет отражался от двух светловолосых голов. Дядя Роб и Эш, которые совершали снаружи одну их своих родственных прогулок отца и сына. Пару раз дядя Роб приглашал Джареда, отчего Эшу он стал неприятен еще больше.
— В этой семьей никто не спит? — требовательно спросил Джаред.
Она скользнула по мраморному сиденью, отодвигаясь подальше от него.
— Мы знакомы с ночью, — сказала она с живой уверенностью, которую он узнал, как тон, который она использовала при цитировании. — Уже очень долгое время.
Когда Джаред был очень маленьким, она много цитировала. Она говорила ему, что ее зовут Розалин, а не Розалинда, но никто не написал истории Розалин. Тогда Джаред не понимал, что она говорила о Шекспире, но ему нравилось сидеть и слушать, как она рассказывает историю, которую никто не написал. Но затем он стал большим и грубым, и они прекратили совместные чтения. Когда однажды отец разорвал в клочья ее книгу и выбросил в огонь, мама взвыла, как раненая. Она никогда не кричала так, когда он бил Джареда.
«Розалин же была бывшей Ромео в «Ромео и Джульетте», да?» — спросил Джаред у Кэми.
«Ромео сначала полюбил ее, — ответила Кэми. — Но потом он познакомился с Джульеттой и подумал, что она симпатичнее. История Ромео и Джульетты вообще-то не такая уж и романтичная, как все думают».
— Ты была влюблена в дядю Роба? — спросил Джаред у матери.
Взгляд матери оставил ночной сад и сосредоточился на нем. Мгновение она молчала, а затем медленно ответила:
— Я никогда не любила никого, кроме него и моей сестры.
