Едва заметная тропка, петляющая меж корней вековых деревьев, уводила путников всё дальше и дальше от гостеприимного пристанища. Впереди налегке шёл Морозко, позади, бряцая и лязгая доспехами, навьюченный оружием и золотом, Кожемяка. Хоть он и впихнул после долгих уговоров в суму друга часть драгоценностей, его ноша легче не стала. Но Кожемяка стойко продолжал тянуть её на своем горбу, кряхтя и сдувая капли пота, висевшие на кончике носа.
— Эх, — сдавленно прохрипел он, — скорей бы до людёв добраться!
— А чего это тебя к людям потянуло? — отозвался Морозко. — То по лесам, да оврагам от них скрывался, а тут вдруг скорей бы добраться?
— Дык, золота у нас теперь во!
Он тряхнул сумой, в ней мелодично звякнули золотые монеты.
— Оружие приличное имеется! Теперь нам никто не указ! В ближайшей веси лошадей купим, и — здравствуй, Киев!
— Не больно-то радуйся, — возразил Морозко, — золото, оно много всякого сброда к себе притягивает! Как бы хуже не стало! Может все-таки лучше стороной жильё обходить?
— Не боись, Морозушка, прорвёмся! Вдвоём-то оно легче! А мне, после всех приключений, уже ничего не страшно!
— Ладно, время покажет, — пробурчал Морозко себе под нос. — Ты чего отстал? — крикнул он уже громче, — давай догоняй!
И прибавил ходу. Топкое болотце, попавшее им на пути, друзья решили обойти. Несколько раз они меняли направление, но неизменно оно оказывалось у них на пути. Вконец заплутав, друзья остановились. Болотце как-то незаметно из маленького и неказистого превратилось в огромное и необъятное. Теперь оно окружало их со всех сторон. Гнилостный запах болотных испарений сводил путников с ума, а туман, застилающий всё вокруг, не давал определить направление. Даже солнце не могло пробиться сквозь его пелену. Настоящее жуткое болото.
— Ну вот, приплыли! — бросил раздраженно Морозко. — Говорил же: рано радуешься! Чё делать будем!
— А я откуда знаю? — удивился Кожемяка. — Ты волхв — тебе виднее! Поплюй там чего-нибудь, пошепчи. Нам бы только с направлением определиться. А куды топать — не понятно. Да и стемнеет скоро — место бы для ночлега посуше до темноты найти.
— Попробую.
Морозко взял посох, положил руку на чешуйку из доспеха Сварожича. Руку обожгло огнём. Но волхв не обращал на боль внимания, он сосредоточился и замер. Никита стоял тихо, как мышь, боясь нечаянно помешать другу.
— Уф, — сказал Морозко и кулем осел на влажную землю.
— Ну, ну!
Никита в нетерпении плясал рядом.
— Подожди, дай дух перевести! — отмахнулся от него Морозко.
Он разжал ладонь, которой держался за пластинку с доспеха: на ней красовался огромный волдырь.
— Не любит меня огонь, ох не любит! — проворчал парень. — Ладно, главное дело сделано!
Там солнце садится — значит, нам туды!
Он зачерпнул обожженой рукой горсть холодной болотной грязи, сжал её в кулаке и блаженно зажмурился.
— Чего-то не везёт мне в последнее время, — задумчиво почесал затылок Морозко, — то об меч порезался, то обжёгся!
Опершись о посох, он встал и ругнулся вновь:
— Вот блин, еще и портки промочил!
— Не горюй, Морозко! Раны на тебе, как на собаке, заживают, — не унывал Кожемяка. — Значит, нам туды? Прямо в трясину? Если не потонем…
— Никит, мож бросишь своё барахлишко! — попросил Морозко. — По болоту чай не посуху топать придётся!
— Золото не брошу! — отрезал Кожемяка. — А доспех… а хрен с ним!
— Правильно, — рассмеялся Морозко, — зачем корове седло?
— А ты — то, как я погляжу, зубы скалишь и ржёшь точно конь! — обиделся Никита. — Лучше помоги железки снять! — Эх хар-р-роший был доспех! Не одного табуна лошадей стоил, — вздохнул Никита, бросая амуницию в трясину.
Беззлобно подначивая друг друга, путешественники вступили в теплое и влажное чрево болота. Первым шёл Морозко, тыча поперед себя посохом, сзади топал нагруженный Кожемяка. Переставлять ноги приходилось с трудом, вязкое дно не хотело вот так запросто выпускать путников: ноги все норовили выскользнуть из сапог. Местами вонючая жижа доходила до груди. Но и в мелких местах путники поскальзывались, окунаясь с головой. Быстро темнело.
— Морозко, — позвал Кожемяка, — если до темноты не выберемся… от дерьмо — сапог посеял!
Никита скрылся под водой. Вынырнул. Держа сапог обеими руками, постарался надеть его на ногу. Мешок с золотом перевесил, и он опять ушёл под воду с головой. Вынырнув во второй раз, он основательно отплевался, стер с лица налипшую тину и продолжил:
— Я говорю, если не выберемся, то пожрут нас упыри или еще нечисть какая!
— Тихо ты, — шикнул на него Морозко, — не буди лихо! Выберемся! Чувствую я рядом чего-то такое знакомое, а что не могу разобрать! Но беды от этого нам не будет! Иди за мной!
С наступлением сумерек в тихом прежде болоте началось нездоровое оживление. Вода рядом с путниками забурлила. Возможно, это выходил болотный газ, но друзьям показалось, что в толще воды мелькнуло белёсое тело. Неожиданно кто-то вцепился Никите в заплечный мешок. Он дернулся, пытаясь вырваться. Лямки мешка оборвались. Кожемяка по инерции полетел вперёд, сбив с ног друга. Никита резко вскочил и схватился за рукоять меча, болтавшегося в кожаной перевязи у него за плечами. Но вытащить меч ему не удалось, уж очень длинным он был.
— Бежим, Морозко! — истошно заорал Кожемяка.
Морозко не стал долго вникать в то, что приключилось с другом, и через мгновенье друзья неслись по болоту, не разбирая дороги. Вскоре болото стало мельчать, и бедолаги даже пропустили тот момент, когда выскочили на сухое место. Морозко оглянулся, но преследователей не увидел.
— Стой! — прохрипел он. — Нету за нами никого! Может, и не было вовсе?
— Ага, — с отдышкой ответил Никита, падая без сил на твёрдую землю — а кто ж с меня мешок с золотом сорвал? Столько с ним мучился и всё впустую! Хорошо хоть в поясе горсть монет запрятал! На лошадей хватит…
— Хозяйственный ты наш…
— А то! Сызмальства приучен! — гордо ответил Кожемяка. — А всё-таки ловко мы от упырей убёгли! Ща бы пожрать — и в люлю.
— Слышь, Никита, по-моему дымком потянуло. Мож наконец к людям выйдем?
— Пойдем, — согласился Кожемяка, костерок какой — никакой это здорово! Глядишь, просушим бельишко.
* * *
Пятнадцатый сын печенежского хана Кури, Толман, предавался горестным размышлениям в полумраке своей юрты. Он ничем не выделялся из оголтелых сыновей своего отца, разве только тем, что был младшим в семье. Именно это обстоятельство мешало Толману жить спокойно. Всю жизнь он считал себя самым обделённым и обиженным судьбой. Как самого младшего и слабого его всегда обижали старшие братья. Даже повзрослев и сравнявшись с ними силой, он всё равно оставался пятнадцатым, то есть никому не нужным, пусть и ханским сынком. Все ключевые посты в ханском войске были давно заняты старшими братьями. Под их началом были собраны значительные силы, тогда как под началом Толмана была лишь небольшая горстка воинов из личной охраны. Из набегов братья привозили богатую добычу и рабов, и жили без забот. Большие табуны и тучные стада, все это было у них, и не было у Толмана. Даже лучшие девушки всегда доставались братьям. Он же до сих пор не имел ни одной жены. Да что там жёны, наложницы, достававшиеся ему, были как на подбор — одна безобразнее другой. Объедки со стола старших братьев. Как с этим бороться он не знал.
