— А как высока ваша репутация сейчас? Как сильно уже пострадало из-за Аделины ваше доброе имя? — Гость наклонился вперед. — И вы же не хотите оскорбить меня сравнением моего дома с публичным? По крайней мере, Аделина будет принадлежать к благородному дому.
Я смотрела, как отец пьет вино, и мои руки начали дрожать.
— Любовница, — повторил он.
— Решайте быстрее, господин Амутеру. Второй раз я такого предлагать не буду.
— Дайте мне подумать, — ответил отец, успокаивая гостя.
Не знаю, сколько длилось молчание, но когда он снова заговорил, я подпрыгнула от испуга.
— Аделина может стать вам хорошей парой. Вы умны и увидите это сами. Она милая, даже несмотря на ее отметины и… своенравная.
Мужчина покрутил вином в бокале.
— Я ее укрощу. Мы с вами договорились?
Я закрыла глаза. Мой мир погрузился во тьму. Я представила себя лицом к лицу с этим мужчиной, его руку на своей талии, его неприятную улыбку. Даже не жена. Любовница. Я вся сжалась от этой мысли. Сквозь туман оцепенения я смотрела, как отец пожимает гостю руку и чокается с ним бокалами.
— Договорились, — сказал он мужчине. Было видно, что он чувствует огромное облегчение, как будто с его плеч сняли тяжкий груз. — Завтра она будет вашей. Только… держите всё в тайне. Не хочу, чтобы Инквизиторы постучали в мою дверь и оштрафовали меня за то, что я отдал ее такой молодой.
— Она — мальфетто, — ответил мужчина. — Никому не будет до этого дела. — Он натянул перчатки и одним элегантным движением поднялся из кресла. Отец учтиво наклонил голову. — Утром я пришлю за ней карету.
Пока отец провожал гостя до двери, я скрылась в спальне и стояла в темноте, дрожа всем телом. Почему отцовские слова так жгли сердце? Я бы уже должна привыкнуть к его жестокости.
Как он мне однажды сказал? «Моя бедная Аделина, — сказал он, поглаживая большим пальцем мою щеку. — Какая жалость. Посмотри на себя. Кто же захочет такую мальфетто, как ты?».
«Всё будет хорошо, — пыталась убедить я себя. — Хотя бы отец будет далеко. Всё не так уж и плохо». Но даже думая так, я чувствовала возрастающую в груди тяжесть. Я знала правду. Мальфетто были нежеланны. Считалось, что они приносят невезение. И сейчас их боялись, как никогда. Я буду выброшена, стоит этому мужчине наиграться со мной.
Я шарила взглядом по спальне, пока не остановила его на окне. Сердце замерло. Дождь бурно стучал по стеклу, но я всё равно могла разглядеть подернутый синевой городской пейзаж Далии: ряды каменных башен с куполами, булыжные мостовые, мраморные храмы, доки, где край города мягко клонился к морю, где ясными ночами по воде скользили гондолы с золотыми фонарями, где обрушивались с южной стороны Кенетры водопады. Сегодня море бушевало, и белая пена билась о городские стены, наполняя каналы.
Я долгое время смотрела в покрытое каплями дождя окно.
Сегодня. Сегодня та самая ночь.
Я поспешила к постели, наклонилась и вытащила из-под нее мешок, который сделала из простыни. Внутри лежало столовое серебро, канделябры, тарелки с гравировкой, всё то, что я могла продать за пищу и ночлег.
Да, я крала. Я уже несколько недель обворовывала дом, запихивая вещи под кровать в подготовке к тому дню, когда больше не смогу жить под одной крышей с отцом. Я немного набрала, но если продам все это хорошим перекупщикам, то смогу получить немного золотых талентов. Достаточно, чтобы протянуть, по крайней мере, несколько месяцев.
Вытащив из сундука с одеждой охапку шелков, я принялась кружить по спальне, собирая свои украшения. Серебряные браслеты. Жемчужное ожерелье, доставшееся мне в наследство от мамы, так как сестренка его не захотела. Серьги с сапфирами. Я схватила два отреза из тамуранского шелка — нужно чем-то прикрыть мои серебристые волосы. Я собиралась лихорадочно и сосредоточенно. Положила одежду с украшениями в мешок, спрятала его за постелью и натянула сапоги из мягкой кожи для верховой езды.
Дальше я села ждать.
Час спустя, когда отец отправился в свою спальню и дом погрузился в тишину, я подхватила мешок. Поспешила к окну и, приложив к стеклу ладонь, осторожно отодвинула левую панель в сторону. Гроза утихла слегка, но дождь шел достаточно сильно, чтобы заглушить мои шаги. Я в последний раз оглянулась через плечо, будто ожидая, что сейчас войдет отец.
«Куда ты собралась, Аделина? — спросит он. — Для такой, как ты, там ничего нет».
Я потрясла головой, избавляясь от отцовского голоса. Пусть обнаружит утром, что я исчезла, что он лишился своего замечательного шанса избавиться от всех долгов разом. Холодный дождь бил по рукам, кусая кожу.
— Аделина?
Резко развернувшись на голос, я увидела в дверях силуэт девушки — моей сестры Виолетты, потирающей со сна глаза. Она посмотрела на открытое окно, на мешок у меня за плечами, и на одну жуткую секунду мне показалось, что она сейчас закричит и начнет звать отца.
Но Виолетта просто глядела на меня. Я почувствовала укол вины, хотя при виде ее мое сердце и наполнилось негодованием. Дура. Почему я должна чувствовать жалость к тому, кто столько раз смотрел на мои страдания? «Я люблю тебя, Аделина, — говорила она, когда была маленькой. — Папа тоже любит тебя. Он просто не знает, как это показать». Почему я сочувствую сестре, которую так ценят?
Тем не менее я тихонько подбежала к ней, взяла ее маленькую ладошку в свою и прижала палец к своим губам. Сестра ответила обеспокоенным взглядом.
— Ты должна вернуться в постель, — прошептала она. В тусклом ночном свете я видела, как блестят ее темные глаза, как нежна ее тонкая кожа. Ее красота совершенна. — Тебе не поздоровится, если отец поймает тебя.
Я сжала ее ладонь и прикоснулась своим лбом к ее. Мы стояли так одно долгое мгновение, и казалось, снова стали прильнувшими друг к дружке детьми. Обычно первая отстранялась Виолетта, знавшая, что отцу не нравится то, как мы близки. Но в этот раз она наоборот прижалась ко мне, словно понимая, что сегодняшняя ночь — особенная.
— Виолетта, — прошептала я, — помнишь, как ты солгала отцу о том, кто разбил одну из его любимых ваз?
Сестра кивнула.
— Мне нужно, чтобы ты сделала это снова. — Отстранившись, я заправила прядь волос ей за ухо. — Просто ничего не говори.
Виолетта не ответила. Вместо этого она судорожно сглотнула и посмотрела через коридор в сторону спальни отца. Она не ненавидела его так, как ненавидела его я, и при мысли о том, чтобы идти против того, чему он всю жизнь ее учил — что она слишком ко мне добра, что любить меня глупо, — в ее глазах отразилась вина. Наконец она кивнула. У меня словно гора упала с плеч. Сестра меня отпускала.
