После этого нас перестали выпускать на вал. Иногда мне казалось, что я улавливаю, как кричит и бьется о стены безумный омега, но это был лишь глухой стук, пульсирующий в ночи. Действительно ли я его слышала или это был лишь морок?
В моей камере никогда не затухал свет: стеклянный шар под потолком постоянно излучал бледное сияние. Постоянно включенный, он источал навязчивое жужжание, до того низкое, что иной раз казалось, будто это всего лишь шум у меня в голове.
Первые недели я с раздражением ожидала, что шар вот-вот погаснет, и оставит меня в полной темноте. Но испускаемый им ровный холодный свет отличался от того, что давали свеча или керосиновая лампа. Лишь пару раз в месяц он начинал мигать и подрагивать, на несколько секунд погружая меня в непроглядную бесформенную тьму. А потом свет возвращался, мигнув пару раз, словно пробуждаясь ото сна, и продолжал нести бессменную вахту. Я с радостью приветствовала эти сбои: хоть какая-то передышка от непрерывного изматывающего света. Скорее всего, в шаре было заключено электричество.
Я уже слышала о нем: оно походило на своего рода магию, ключ от большинства технологий времен До, считавшийся утерянным. Механизмы, не разрушенные взрывом, были уничтожены в ходе зачисток, которые организовали выжившие, чтобы избавиться от всех технологий, обративших мир в пепел. Все остатки До считались табу, но машины в первую очередь. И хотя наказания за нарушение неписаного закона поражали жестокостью, от преступления закона людей в основном удерживал страх. Об опасности кричали и выжженная земля, и уродливые тела омег. Никто не нуждался в отдельном напоминании.
Но с потолка моей камеры свисал именно механизм, подпитываемый электричеством. Не такой уж страшный или мощный, как верили люди. Не оружие, не бомба и даже не телега, способная двигаться без лошади. Лишь стеклянная груша размером не больше моего кулака, светящая с потолка. Я не могла от нее оторваться: небольшая яркая сфера, пронзительно-белая, словно поймавшая в ловушку искры взрыва. Когда я закрывала глаза, казалось, яркая форма навсегда отпечаталась на веках. Очарованная и испуганная, поначалу я морщилась, боясь, что лампа взорвется. Меня ужасало не только табу, но и то, что я стала свидетелем его нарушения. Если станет известно, что Синедрион нарушает собственный запрет, случится очередная зачистка. Ужасный взрыв и сотворившие его механизмы все еще казались слишком реальными, слишком жестокими, чтобы люди спустили такое с рук.
Увидев электрический свет, я поняла, что получила пожизненный приговор — теперь меня наверняка никогда не выпустят.
* * * * *
С тех пор больше всего мне не хватало неба. Узкая вытяжка под потолком хорошо вентилировала воздух, но не пропускала ни лучика. Дважды в день в отверстие внизу двери просовывали поднос с едой — именно так я отсчитывала ход времени. Я помнила, какое оно, небо, но представить не могла.
На ум приходили рассказы о Долгой зиме, последовавшей за взрывом, когда в воздухе плотным облаком висели зола и пепел, и никто не видел неба несколько лет. Говорили, что дети, рожденные в тот период, не видели его никогда.
Интересно, верили ли эти дети, что небеса существуют? Превратились ли для них мечты о небе в символ веры, как сейчас для меня?
Я считала дни и только так могла почувствовать ход времени. Но цифры росли и это занятие превратилось в пытку, ведь каждый новый день нисколько не приближал меня к освобождению. Время шло, и я всё глубже погружалась в безнадегу бессрочного одиночества и тьмы. Когда отменили прогулки на крепостной стене, единственным регулярным событием остались визиты Исповедницы, которая приходила раз в четыре недели, чтоб допросить меня о моих видениях. По ее словам, других омег вообще никто не посещал.
И, думая об Исповеднице, я не знала, завидовать им или жалеть.
* * * * *
Говорят, близнецы стали появляться в третьем или четвертом поколении После. Во время Долгой зимы сразу после взрыва близнецов не было: рождалось вообще очень мало младенцев, и большинство их них умирали. Годами дети получались недоношенными или с какими-нибудь уродствами. Редкий ребенок выживал, а выжив и повзрослев, был способен давать потомство. Казалось, люди обречены. Поначалу повсеместное рождение близнецов, а вместе с ним резкое увеличение прироста населения, встретили радостно. Так много детей, и почти все нормальные. Один из пары идеален — не просто отлично развит, но силен. Однако вскоре поняли: плата за здорового ребенка — его близнец.
У вторых младенцев наблюдались различные отклонения. Недоразвитая атрофированная конечность, а то и несколько. Всего один глаз, или сразу три, или вовсе ни одного. Таковы омеги — дефективная нагрузка к здоровым альфам. Альфы называли их мутантами, полными отравы, от которой сами альфы избавляются еще в материнской утробе. Непреодолимые последствия взрыва отражались только на меньших близнецах. Омеги принимали на себя все бремя мутаций, избавляя от него альф. Хотя не до конца. Разница между близнецами была очевидной, а вот связь — нет. Но она все равно каждый раз твердо заявляла о себе. И не имело никакого значения, что никто не мог понять, каким образом она работает.
Поначалу все списывали на совпадения, но потом на смену подозрениям пришли факты и неопровержимые доказательства: близнецы парами рождались и парами же умирали. На каком бы расстоянии друг от друга они ни находились, где бы ни были: если погибал один, тут же погибал и другой.
Так же проявлялась общая боль или серьезное заболевание. Если одного настигала лихорадка, у второго она начиналась тоже. Если один терял сознание, то и другой тоже, сколько бы миль их ни разделяло. Небольшие травмы и болезни первого, казалось, проходили для второго легко и почти незаметно, но тяжелые увечья мгновенно отражались на близнеце.
Когда выяснилось, что омеги бесплодны, стали надеяться, что они вымрут. Что они — временное явление, вызванное взрывом. Но в каждом последующем поколении картина повторялась: рождались только близнецы, один альфа, один омега. Репродуктивной функцией обладали только альфы, но всякий раз среди новорожденных близнецов наряду с альфами рождались и омеги.
Когда родились мы с Заком, родители решили, что получили идеальную пару близнецов: все конечности на месте, все пальцы в комплекте. Конечно, сомнения оставались, ведь все близнецы разделялись на альф и омег. Все. Всегда. Случалось, дефекты проявлялись только со временем: руки или ноги росли и развивались неравномерно, обнаруживалась не замеченная в младенчестве глухота или высохшая слабая рука.
