Также ходили слухи, что иногда различия проявлялись не на физическом уровне: мальчик, считавшийся нормальным, вдруг с криком выбегал из дома за секунду до того, как обрушивалась крыша; девочка рыдала над овчаркой, которую через неделю в соседнем селении сбивала телега. Омеги с незаметной глазу мутацией: ясновидящие. Довольно редкие случаи: один из тысячи.
Все знали ясновидящего, который каждый месяц приходил на ярмарку в Хавен — большой город, что располагался ниже по течению. И хотя омегам запрещали посещать рынок альф, ему все же несколько лет подряд разрешали рыться на задворках торговых рядов в кучах сгнивших овощей. Когда я увидела его впервые, он был очень стар, но все еще за бронзовую монетку предсказывал местным фермерам погоду на будущий сезон или говорил дочерям торговцев, когда они выйдут замуж. Вечно какой-то странный, он постоянно что-то бормотал себе по нос, словно заклинание. Однажды, когда мы с отцом и Заком проходили мимо, он закричал:
— Огонь, нескончаемый огонь!
Стоявший рядом лоточник даже не дрогнул: видимо, такое случалось постоянно. Такова судьба большинства провидцев: взрыв прожигал себе путь через их разум, и они переживали его вновь и вновь.
Не помню, когда впервые осознала собственное отличие. Помню только, что уже достаточно повзрослела, чтобы догадаться: такое нужно скрывать. Как и родители, я годами закрывала глаза на очевидное. Какой ребенок не просыпается с криком от ночного кошмара? Но со временем я поняла, что это не простые сны. Мне постоянно снился взрыв. Я видела грозы, которые разражались лишь вечером следующего дня. А детали и сцены в грезах простирались далеко за пределы моего мирка, ограниченного деревней в сорок кирпичных домов, выстроенных вокруг поросшей травой полянки с каменным колодцем.
Я только и знала, что узкую долину, дома и деревянные сараи, расположенные в сотне метрах от реки — достаточно высоко, чтобы избежать наводнений, когда каждую зиму поля накрывало богатым илом разливом.
Но в видениях мне являлись неизвестные пейзажи и незнакомые лица. Крепости раз в десять выше нашего дома с его грубо обтесанными полами и низкими потолками. Города с многолюдными улицами шире речного русла.
Когда я выросла достаточно, чтобы задуматься, откуда в моей голове взялись картины совершенно чужой местности и лица незнакомых людей, одновременно я стала достаточно взрослой, чтобы понимать: Зак каждую ночь спит совершенно спокойно. Я лежала рядом с ним в нашей общей кроватке и училась дышать ровно и тихо. Когда видения стали приходить и днем, училась не вскрикивать — особенно при виде ревущего взрыва. Когда отец впервые взял нас в Хавен, расположенный ниже по течению, толкотня на рыночной площади показалась мне знакомой по видениям, но заметив, как Зак упирается и виснет на руке у отца, я напустила на себя такой же ошарашенный вид.
А родители все ждали, чтобы нас разделить и отправить омегу прочь. Как и все остальные, они приготовили только одну кроватку. К трем годам отличия еще не проявились, и отец смастерил пару больших коек. Хотя живший по соседству Мик славился на всю долину как превосходный столяр, папа не попросил его о помощи, а сделал их сам, почти тайно, скрываясь за забором под кухонным окном. Спустя годы, ворочаясь на скрипучей колченогой кровати, я часто вспоминала лицо папы, когда он затащил койки в дом и поставил их у противоположных стен узкой комнаты.
Родители с нами едва разговаривали. В засушливые годы, когда всем урезали рацион, казалось, даже слова стали редкой роскошью. У нас в долине, где поля располагались на низинных территориях и почти каждый год заливались, река обмелела и текла вялой струйкой, а русло с обеих сторон высохло, растрескавшись, как старая глиняная посуда. Даже в нашей благополучной деревне у людей не осталось никаких припасов. Первые два года урожаи были совсем скудны, а на третий год без дождя посевы совсем не взошли и нам пришлось жить на те деньги, что мы успели отложить. Почва на пересохших полях превратилась в пыль. Множество скота погибло: корма для животных не было, и достать его не получалось даже за деньги. Рассказывали, как на востоке люди умирали от голода. Синедрион разослал по деревням патрули, чтобы отбиваться от набегов омег. Летом вокруг Хавена и большинства городов альф возвели стены. Однако омеги, которые в тот год проходили через нашу деревню, выглядели слишком истощенными и изнуренными, чтобы на кого-то напасть. Даже когда засуха прекратилась, солдаты Синедриона продолжили патрулировать города и деревни.
Ни мама, ни отец тоже не утратили бдительности. Они внимательно и придирчиво отслеживали и взвешивали малейшую разницу между мной и Заком.
Лет в шесть-семь мы с Заком свалились с гриппом, и я подслушала, как они обсуждали, кто из нас заболел первый. Снизу из кухни доносился убедительный голос отца, который утверждал, что температура у меня поднялась еще накануне, за десять часов до того, как мы оба проснулись с одинаковыми симптомами. Именно тогда я поняла, что отцовская настороженность в нашем присутствии — не обычная строгость, а недоверие, а мамина постоянная бдительность продиктована не только материнской любовью. Раньше Зак ходил за отцом хвостом, сопровождая к колодцу, в овин, на поле. Когда мы повзрослели и папа стал с нами колючим и настороженным, он принялся отгонять моего близнеца от себя, приказывая вернуться в дом. Но Зак всеми правдами и неправдами старался за ним увязаться. Если отец собирал хворост в лесу выше по течению, брат тащил меня собирать грибы. Если отец убирал кукурузу в поле, Зак с неожиданным рвением отправлялся чинить покосившиеся ворота на соседнем пастбище. Он всегда старался держаться на расстоянии, но превратился в своеобразную тень отца.
По ночам я закрывала глаза, как будто это помогло бы не слышать голосов родителей сквозь потолочные перекрытия. У противоположной стены тихонько сопел Зак. Он ворочался, но глаз не открывал — спал или притворялся?
* * * * *
— Ты видела что-то новое.
Я уставилась в потолок камеры, чтобы избежать взгляда Исповедницы. Она всегда формулировала вопросы так, будто не спрашивала, а утверждала, заранее зная ответ. Впрочем, я бы не поручилась, что это не так. Я и сама знала, как ловить проблески мыслей других людей и будить чужие воспоминания.
Но Исповедница была не просто провидицей, а сознательно использовала свои способности. Каждый раз я чувствовала, как ее разум обволакивает мой. И хотя я отказывалась с ней говорить, но не стала бы утверждать, что мне удалось что-нибудь скрыть.
— Все то же самое. Взрыв.
