Айзенвальда заинтересовал в этих рассуждениях почему-то не столько Ведрич (пусть там труп подымающий и головой рискующий); сколько этот бродячий дядюшка, о котором арендатор Крутецкий, в остальном многоречивый и скрупулезный, упоминал весьма и весьма сдержанно и осторожно. До причин такого поведения стоило докопаться. Переступив через ноги спящего Прохора, Айзенвальд залез в картотеку, но по Гивойтосу там ничего не значилось. В тоненькой папочке, посвященой паненкам Легнич, – тоже. Все листы были подшиты и пронумерованы; даже под сильной лупой, найденной в ящике, не отличались фактурой бумаги и сортом чернил. Из папок ничто не изымалось. В то же время Генрих не мог поверить, что "змеюке" удалось укрыться от недреманого ока "зайчика" Френкеля. Что тогда? Вот здесь – рыжим по желтому – Гивойтос. А в других томах – ни слова. Проведя руками по лицу и волосам до затылка, отгоняя усталость, Айзенвальд пообещал себе заняться этим, а пока возвратился к Ведричу. Дело становилось все интереснее.
В окошки девиц Легнич мятежник лазал недолго. На третью после своего появления в Воле ночь он исчез из спальни. Оскорбленная в лучших чувствах Юля ворвалась к сестре, но Антося спокойно спала, а аманта, в чем убедилась девица после обыска, в комнате не было. Объявился Ведрич только к следующему вечеру вместе с Гивойтосом и двумя закутанными в отрепья тетками, одна из которых на ногах не стояла. Стрый переговорил с Бируткой, после чего для гостий была вскрыта нежилая часть дома. Юля созналась ксендзу костела Христова в грехе любопытства. Она предприняла все, чтобы узнать, кого же это к ним привезли. То же интересовало Кундыса. Ему очень вежливо объяснили, что пан Гивойтос подобрал на дороге двух крестьянок, идущих на поклон к Остробрамской Божьей Матери и внезапно занедуживших. После чего арендатора отправили продавать излишки зерна и картофеля на Мозырскую ярмарку. В общем, опытная рука исключила соглядатая из игры. Юле, которую отправить было некуда, посчастливилось больше. Прячась и подглядывая то за углом гумна, то с сеновала, то с вышек самой усадьбы, она улучила миг и шмыгнула, едва не поломав ноги на трухлявой лестнице, в комнаты гостий. Тут протопили, появилась кое-какая мебель, даже зеркало, что для крестьянок было явно чересчур. Углядела Юля на ходячей девке почти новое ситцевое платье сестры. Болталось оно, как на колу. Девка сидела перед туалетным столиком и, тихонько напевая, расчесывала Антосиной же щеткой с перламутровыми накладками густые длинные волосы. Паненка Легнич поискала глазами ее подружку. Та лежала на сеннике, уставив в потолок острый нос. Глаза ее были закрыты, сквозь нездоровую кожу просвечивали кости, а голова оказалась почти лысая, с редкими пучками волос. Но убило Юлю даже не это, а исходящая от хворой вонь: так когда-то пахла издохшая и неделю провалявшаяся под полом крыса. Чтобы ее вынуть, пришлось взрывать доски. Но все равно вонь держалась еще долго, не спасли ни жженое перо, ни Антосины духи. Юля сглотнула и, повернувшись, наткнулась на Гивойтоса. Родственник промолчал, но назавтра на фольварке уже не было ни богомолиц, ни Ведрича, ни его самого.
Ксендз Климент-Антоний Юлю пожурил, назначил епитимью и отпустил грех. За Волей после его отчета наблюдение усилили. Но Гивойтос с Ведричем как сквозь землю провалились. А через неполный год одетая в черное Антонида Легнич каялась со слезами в том, что любилась с паном Александром. Дядя прознал и вмешался. Между ним и амантом случился двубой[39], и Гивойтос был застрелен. "Прекрасно стреляет, особо опасен при задержании." Но и сам Ведрич не зажился. Погиб от укуса гадюки в двух шагах от поместья своей любовницы. Гордая девка Антонида сама обмыла и обрядила его и свезла, как между ними было условлено, в Яблоньки, к Анеле Кириенковой, молочной сестре Алесевой матери Катерины. Кириенкова похоронила Александра в родовом склепе князей Ведричей в некогда принадлежавшей последним, а после мятежа заброшенной Навлице. Той самой, где в День Всех Святых погрызли верников слепые волки. Круг замкнулся. Генерал отодвинул документы и потер слезящиеся глаза. До хруста в костях расправил плечи. Услышал, как похрапывает Прохор Феагнеевич, трещат оплывшие свечи и огонь в печи, мягко шлепает в зарешеченное окошко снег. Был второй час ночи. Айзенвальд привычно устроился на узком диване в смежном кабинете, накрылся собственной шубой. Но прежде, чем заснуть, еще раз прокрутил в голове возникшие у него после чтения вопросы.
Почему у блау-роты ничего нет на Гивойтоса?
Чью могилу вскрыл Александр Ведрич? Что из этого проистекло?
Кем были привезенные в Волю и так же поспешно скрывшиеся оттуда "богомолицы"?
Действительно ли причиной двубоя между Ведричем и Гивойтосом была честь панны Антониды?
Помогут ли ответы на эти вопросы исполнению поручения, данного Айзенвальду герцогом ун Блау?
И последнее: почему дело Алеся Андреевича не было закрыто по факту его гибели? Все. Это завтра…
Утро было мягким и серым, снег плотно залепил окошки и так замел внутренний дворик, что не хотели открываться входные двери. Проспавшийся Прохор, дуясь на Айзенвальда, стал растапливать печки.
– А не позавтракать ли нам? – спросил весело Генрих. – Пошлем в ресторацию? Или что-либо сыщется в шкапике?
Шкапик был встроен в стену задней комнаты, куда отправлялась на покой слегка подпорченная мебель и где можно было покурить, перекинуться парой слов и перекусить, для чего знаменитый шкапик и служил. В нем могли сыскаться пара-тройка яиц, сваренных вкрутую, горшок с квашеной капустой, луковица, огурцы и шкалик-другой водки. Матей Френкель про шкапик знал, но не препятствовал: все живые люди.
Писарь хмыкнул:
– Счас посыльного кликну. Не могу ж я посланца аж из самого Блаунфельда чем попадя кормить. Мне "З-зай…" пан ротмистр голову скрутит.
Айзенвальд полез в карман за ассигнацией.
Страниц в деле Ведрича оставалось немного, но они были весьма и весьма любопытны. Во-первых, там имелось свидетельство о смерти Александра Андреевича и подробный протокол осмотра тела. Блау-рота должна была иметь веские доказательства того, что один из серьезнейших врагов Шеневальда действительно пошел на псы[40]. Имелась также выписка из церковной книги по акту захоронения. Но следующая страница заставила Айзенвальда открыть рот. Потому что труп Ведрича, совершенно живой и здоровый, в ноябре того же 1828 года уже пребывал на должности управляющего поместьем Краславка Витебской губернии, принадлежащим барону Адаму Цванцигеру маршалку Люцинскому и прочее. Блау-ротой вкупе с ливонскими "борцами с заразой" было проведено тщательное дознание на предмет родственников, двойников и тонкой игры Комитета "Стражи". По всему выходило, что Комитет пребывал в таком же, если не большем, недоумении.
