Она прислушалась к себе. Известно ли ей, какой это год?
Как ни странно, но ей это было известно. 1255-ый год от Рождества Христова.
Ой! Она же угодила прямо в столетие Тенгеля Злого! Скверно, очень скверно!
А почему бы и нет? Для чего же она затеяла весь этот эксперимент? Придется рискнуть.
Правда… ей нужен не сам Тенгель, боже избави, но его родители. Навряд ли они еще были в живых, ибо Тенгель к тому времени был уже глубоким старцем. Так привыкли думать. Никто не знал, когда он побывал в Пещерах жизни. Хотя нет! В 1120 году. Но когда же он родился? Никому не известно.
Нет, вряд ли она вторгнется на его территорию. Как бы не получилось наоборот.
Ух ты! На этот раз она оказалась мужчиной. Ну-ка, ну-ка!
Она по-прежнему находилась на севере, но теперь уже в неком старом городе. Интересно, что она там делает? Она знала, что ей тридцать лет, и зовут ее Олавес Крестьернссённ.
Но… О нет, ничего хорошего в этом не было! Абсолютно ничего хорошего! Теперь она и взаправду была Олавесом и чего только про него ни знала.
Он происходил из рода Людей Льда — как и следовало ожидать. У него были связаны за спиной руки, его вели по грязным улицам Нидароса на плаху.
Тьфу ты! И угораздило же ее попасть именно в этот момент! Она же просто назвала год, и все. Да, но по словам доктора Сёренсена, когда человек желает вернуться в определенный год, он оказывается в гуще самых драматичных событий.
Куда уж драматичней! Ей нужно поскорее отсюда выбраться! Правда, пока что они всего-навсего шли по улицам, и у нее еще было время получше узнать этого самого Олавеса Крестьернссённа, в которого сейчас переселилась ее душа.
Чудно это — быть одновременно и самой собой, и кем-то еще. Но вот на мгновение в ней возобладал Олавес, — Тува Бринк исчезла.
И опасность, которую представлял Тенгель, была позабыта…
«Проклятые твари, — думал Олавес, оглядывая напиравшую на него толпу. — И все равно ведь они меня боятся. Я же вижу! Они не смеют подойти ближе, не смеют посмотреть мне в глаза. Они знают, мои желтые глаза могут вспыхнуть смертельной ненавистью, они знают, что мои проклятия будут висеть на них и на их потомках.
То и дело из толпы выскакивает очередной «смельчак», чтоб дать мне тычка. Однако же они тащат меня на длинной привязи, боятся притронуться».
Олавес желчно усмехнулся. «И нагнал же я на них страху! Я выбрал себе самую красивую шлюху в Нидаросе — и что же я потом с нею сделал? Отрезал ей голову. Ничего другого она не заслуживала.
Когда меня схватили, я стоял, спрятав ее голову у себя за спиной. Проклятый!
Их было слишком много, и я не сумел отбиться.
Меня называют самым красивым мужчиной во всем Трённелаге. Так оно и есть, потому-то я и хотел вырваться из долины Людей Льда.
Год я провел на свободе. Творя зло, я превзошел самого себя. И вот этому пришел конец.
По крайней мере, так считают эти ничтожные людишки. Но я непременно выпутаюсь…»
Девушка, лежавшая на кровати в квартирке Лисбет, задрожала всем телом. То, что она в который раз стала проклятой, — с этим Тува уже смирилась. Она поняла: Олавес Крестьернссённ — тот самый неописуемо красивый мужчина, которого видела в наркотическом состоянии Суль, и который был позднее упомянут в хронике Людей Льда. Теперь она это знала. Он звался Олавес Крестьернссённ и жил в XIII веке. Страшный человек!
Но в данный момент ее напугал не он. А тень, что выползла из проулка, и принялась расти, и дотянулась уже до самой процессии…
Тенгель Злой! Он снова ее выследил, подобрался еще ближе.
Она должна попасть в период до его рождения, и побыстрее! В какой же?..
В 1120 году он побывал в Пещерах Жизни, так рассказывал Ветле Странник. 1120 год…
Тува лихорадочно соображала. В ту пору он был еще молодым юношей. Ей нужно вернуться в… Ну, какой же год это будет? 1075-ый?
Вряд ли он уже успел появиться на свет. Зато родители его вполне могли в это время жить.
Это подходит. У нее совсем не осталось времени, вот-вот, и Тенгель Злой настигнет ее…
В последнюю секунду она передумала. О возрасте Тенгеля Злого никто ничего не знал. Не обладая точными сведениями, называть 1075 год было слишком рискованно. Мало ли, вдруг он все-таки уже успел родиться. Поэтому она остановилась на другой дате: 1025.
Да, она вернется в 1025 год. Это неопасно. Может быть, не так уж и обязательно, поскольку это слишком ранняя дата, но… Выбор сделан. Теперь она была далеко и от Олавеса Крестьернссённа с его опасным окружением, и от Тенгеля Злого, который уже протянул было к ней свои щупальца.
В ожидании следующей фазы она размышляла обо всех проклятых, которых повстречала, странствуя сквозь столетия. Эти проклятые не оставили после себя потомства. Они не нашли себе пару и умерли, все до одного, бездетными. Так что она, Тува Бринк, происходит, собственно говоря, не от них. Нисходящая линия на них прерывалась. Бесповоротно. Наверное, и она тоже останется незамужней, бездетной.
До чего же это грустно!
Но ведь и Хейке был проклятым! И Ульвхедин. Хотя они перешли на другую сторону, стали служить «добру». Этого она делать не собирается.
А Ульвар? А Сёльве? У них у обоих родились дети. А разве они были «хорошими»?
Значит, и для нее не все еще потеряно.
Да, но одно дело — быть мужчиной, другое — безобразной девушкой, которая никому не нужна.
Проклятая! Не то, чтобы ей так уж хотелось иметь детей, но умереть, не оставив по себе никакого следа?
Между прочим, как долго ей еще ждать нового воплощения? Новой эпохи, нового измерения…
С ней же ровным счетом ничего не происходит. Ее окружает светлая, прекрасная, успокаивающая атмосфера. Но это и все.
Итак, она между смертью и новой жизнью. Семьдесят лет ожидания, пока душа ее не обретет новое тело.
Что ж, придется все-таки попробовать вернуться в 1075 год. Остается надеяться, что на этот раз она попадет в цель! Что Тенгель Злой еще не родился, но родители его живут и здравствуют!
По крайней мере, во всем этом есть одно преимущество: поскольку я все время перемещаюсь по восходящей линии, моему воплощению не нужно разыскивать места обитания Людей Льда. Оно и так с ними — в качестве одного из них.
Так путь это будет 1075 год, ради всего святого!
Вот оно… Наконец-то!
Она находилась в необычайно красивой, просторной комнате. Стенами ее служили передвижные перегородки из рисовой бумаги. На черном гладком полу стоял низкий столик с лакированными, искусно расписанными чашками. В комнате преобладали черный, белый и красный цвета.
«Я в Японии, — подумала Тува. — Почему я очутилась так далеко?
Я ожидала увидеть примитивное становье с юртами на склонах алтайских гор.
