— Изнемогаю от зависти, — фыркнула Летта.
— Так что дальше-то было? — спросила Ильдир.
— Да, собственно, все. Отогрели мы его, напоили альсатрой.
— Сами приняли, — вставила Летта.
— Переволновались мы! Еще бы чуть-чуть — и замерз бы парень. Сыч за него очень переживает. Сыч — тил, и явно перегружен найларскими предрассудками. Закон гостеприимства, то, се…
— Никакие это не предрассудки, — обиделась Иль.
Она ведь у нас инга, бывшая язычница.
— Извини, — поправилась я, — Конечно, не предрассудки. Древние мудрые обычаи. Сыч считает стангрева гостем, а гость у найларов — чуть ли не родня. Да и вообще, мне кажется, устал Сыч от одиночества, вот и трясется над парнем, как над дитем собственным.
— Женился бы, раз устал от одиночества.
— Да кто за него пойдет, за тила-то косматого? Чужак все-таки.
— Я бы пошла, — сказала Ильдир.
Мы с Леттисой уставились на нее.
— Вот и иди, — фыркнула Летта, — Самое милое дело. Обед варить, портянки стирать. Детишки, опять же…
— Да что ты на меня нападаешь-то?
— Я нападаю?
— Тише, девочки. Летта, Иль, успокойтесь.
— А что она гадости говорит?
— Никакие не гадости. Милое дело, говорю. Как раз для тебя.
— Что вы спорите? Сыча делите? Фигушки вам. Мне он самой нравится.
Теперь они уставились на меня. Похоже, приняли всерьез.
— А как же Норв? — спросила Иль.
— Норв, — я отмахнулась, — Он все время в отлучке. Я не нанималась его ждать.
— Ну и стерва же ты, Альса, — опять обиделась инга. — Он все для тебя делает. Подарочки возит. Обхаживает. Сам красивый такой, веселый.
— В дело тебя взял, — подпела Леттиса, — В поставщики зовет. Что, контрабанда надоела? Уже не романтично?
Забавно, что если Летта подначивала меня просто так, из любви к искусству, то Иль расстраивалась от чистого сердца. Шуток на подобные темы она не принимает.
— Ладно тебе, Иль, — Летта похлопала нахохлившуюся подругу по плечу, — Альса, конечно, стерва, но к Сычу ходит только из-за стангрева. Она собирается стать первым в истории стангревоведом. Звучит-то как — стангревовед!
Ильдир хмыкнула. Я тоже хмыкнула. Летта в курсе моих амбиций. Ладно хоть — не говорит, что это глупости и пустая трата времени.
— Нам пора в больницу, — напомнила Ильдир.
Девушки начали собираться. У двери Леттиса оглянулась.
— А ты что, так и будешь валяться целый день?
— Нет. Пойду в библиотеку. Мне нужно поработать со словарями.
— Со словарями?
— Между прочим, — я села и спустила ноги, — я систематизирую стангревский язык. В основе своей он использует старый найлерт.
— Да ты что! Серьезно?
— Серьезно. Между прочим, мы с Сычом почти понимаем стангрева. Он говорит на искаженном старом найлерте.
— Сыч говорит на искаженном старом найлерте?
— Стангрев!
— И Сыч его понимает?
Тут я задумалась. Мне впервые пришло в голову — откуда тильскому охотнику известен старый найлерт, забытый язык, настолько не похожий на современный, насколько мертвый лиранат не похож на современную общепринятую речь? Древними языками владеют образованные, и, как правило, очень богатые люди. Или церковники. Но охотник-варвар…
— Слушайте, девочки… А ведь и правда. Я, конечно, вчера пьяна была, но я помню. Он говорил на старом найлерте. Он даже первый сообразил, на что похожа стангревская речь… Ой, девочки! Он же записывал вместе со мной!
— Сыч?
— Ну да! Записывал! Где моя папка?
— Какая папка?
Я соскочила с постели. Принялась рыскать по комнате. Иль и Летта недоуменно переглядывались.
— Моя папка! С записями! С рисунками! Где она?! Вы брали ее с собой?
— Не было никакой папки.
— Забыли! Ах, незадача… Там же все записано, все слова… надо срочно бежать в Долгощелье.
— Не выдумывай, Альса. Завтра сходишь и возьмешь.
— Нет, сегодня! Я не могу работать без моих записей.
— Ну, все. Вожжа под хвост, — Ильдир только руками развела, — Вот ведь лираэнское упрямство.
— Шла бы ты лучше после обеда, — посоветовала Леттиса.
— Почему это?
— По кочану! Потому что ты вносишь разлагающий элемент. Почему тебе можно, а другим нельзя? На службах ее нет, в трапезной ее нет, дома не ночует — что за бардак? Хочешь с Этардой побеседовать?
С Этардой беседовать я не хотела. По собственному опыту знаю, что после такой беседы я целую неделю, а то и больше, не смогу вернуться в нормальное состояние. Этарда влепит мне такой заряд благости и кротости, что все мои грандиозные планы полетят насмарку.
Нет уж, лучше пойти на обед и отстоять молебен. Себе дороже.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Что-то происходило.
Крики. Вой.
Хохот сатанинский.
Рычание.
Собаки.
— Ар! Ар, зверье! — горло перехватило.
Я приподнялся, плюнул в снег. Попробовал понять, что делается.
Ун и Редда вернулись, а в сторону Косого Узла резво улепетывали, по-моему — трое. Ух, черт, не башка, а храмовый колокол… Парень где?!
Вон, под окошком… Э! Окошко. Окошко было выбито. Высадили мне окно, братцы. Собаки? Нет, не собаки. А ентот, с позволения сказать, симулянт.
Припав на колено, опершись обеими руками о землю, он застыл в несколько странной сей позе, живописно обвешанный остатками рамы.
— Жив?
Улыбка ему не удалась. Губы он закусил от боли.
Так и есть. Акурат на больное крыло раму нацепил.
Боги великие, ну и рожа у него!
— Ну-ка. Вот та-ак… Давай в дом.
Колода для рубки дров. Дверь подперли. Сучий потрох, к черту.
Покатилась в снег.
Дверь. Сени.
Дверь.
Держась друг за друга, как двое развеселых гуляк, мы добрались до койки. Собаки путались под и без того заплетающимися ногами. Я шуганул их.
Эка, парень. Синячище во всю левую скулу, глаз заплыл, кровь на губах…
— Что было, черт побери?
— Они пришли, — сказал парень, — Они напали. Я вышел.
— В окно?
Впрочем, к двери-то колоду привалили.
— В окно… Ауара!
— Ну-ну, уже все. Все уже. Больно?
— Нет.
Лубок я вроде бы вернул на место. А кость, кажется, не сместилась. Повезло.
— Боли нет совсем?
— Совсем. Спасибо.
— А дальше?
— Я вышел. Крыло зажало. Они… испугались. Сначала. Потом…
И так ясно. Сообразили, что тебе не двинуться. Палками, небось, орудовали.
— Палки?
— Палки.
Боги, боги…
Полез меня спасать, ишь ты… Вот такой у нас трус. А также предатель.
— Послушай, друг. Ты вышел в окно — сам. Не выпустил собак — почему?
