– Да как же это возможно?
– Хочешь недельку-другую побыть народным курултайцем – плати евротаньгу хозяину карты и заседай на здоровье, протаскивай себе закон или поправку. А в быту что творится – слуг понанимали, каждый охраны до батальона имеет, в кабинетах золотые биде понаставили, в приемных целые гаремы содержат. Фракция на фракцию войной ходит, за год закона три примут – и все, а остальное время в футбол или покер режутся да по заграницам шастают. Да ты и сам все знаешь...
– Ты уж заговариваться стал, – отхлебывая по старинке из блюдца чай, возразил Ибрагим, – откуда у нас фракции взялись? Их, почитай, лет сорок как позакрывали, у нас с твоей же подачи сплошная эра суверенной демдиктатуры наступила! Забыл? – не без удовольствия поддел он друга.
Собеседник вскочил и, не выпуская из рук литровую кружку «Я – красное сердечко – народ», забегал по кабинету.
– Все извратили, суки, изолгали, опошлили! Фракций нет и сейчас! Они нам исторически противопоказаны, от них одна смута и говорильня. Прошлое чему учит? Свободнее всего жилось только крепостным, заметь, беззаботно жилось. За сорок лет торжества моей идеи только самую малость былого воскресили, а народу-то сразу лучше стало! – Он на мгновение замер в монументальной позе, как перед фотообъективом. – Но враги не дремлют, фракция у нас одна – как была, так и осталась – гербовая, медвежья. Но ты даже не представляешь, сколько этих ведмедей развелось на мою голову: и белые, и гималайские, и какие-то пятнистые, а недавно узкопленочные выделились в сумчатых, в коал, прости господи!
Раздался звонок. Советчик нехотя прервал пламенную речь и снял трубку. Внимательно послушал, пару раз глянул на своего собеседника и, опустив на рычаг желтоватое допотопное слуховое устройство, на котором был изображен еще двуглавый орел, таинственно замер.
– Случилось что? – обжигаясь горячим чаем, засуетился Ибрагим.
– Надо бы тебя помучить, – присаживаясь, произнес старый иезуит, – да так уж и быть, поберегу тебе сердчишко. Полный порядок с твоим пиндосом. Катька твоя, золото-баба, ухайдохала афроюсика! Тот ей на сохранение пакет секретный отдал, у тебя в сейфе заперли, а сейчас они в спецособняк для высоких гостей отбывают. Ну, будешь коньячок-то?
– А черт с ним, с сердцем, накатывай!
Выпили, посидели молча, прислушиваясь, как горячая волна пробежала по нездоровым дряхлеющим внутренностям.
– Говоришь, коалы? Да пусть их! Все равно, если как следует цыкнуть, они быстро урезонятся. Гнобить их надо постоянно. А вот мне завидовать – это ты зря. Какие визиты и встречи, когда державные поцелуи и те приходится самому раздавать, отчеты потом замучиваешься писать! График работы один и тот же уже лет восемнадцать: каждое утро доклад по сводке, сведения по курсу валют, последние спортивные достижения, у нас и в мире. Все. Тридцать минут работы с калькулятором. Звонок в банк, два звонка Всемирным и – конец рабочему дню. Бумаги, сколько ни подсовывал – не читает. Как оставлю стопочкой, так стопочкой и заберу. Только на третьем году преемничества мне его жена шепнула, что он ни читать, ни писать не умеет. Вот такие пироги! Тут поневоле с тобой согласишься: минули добрые времена, цинизм кругом и вырождение. Опричники совсем обнаглели, сами себе хреначут указы, даже у меня в канцелярии не всякий регистрируют. Позор! А ты говоришь, служи!
Случаются такие всплески-заскоки у стареющих чиновников. Не то чтобы совесть заела или прозрения какие открылись, скорее накипело, под самое горло скверна поднялась, внутри держать мочи нет, вот и назревает необходимость опорожниться, чтобы кровь дурная в голову не ударила. В молодые и зрелые годы на такое фонтанирование чиновный люд редко идет, чревато последствиями, а по старости, когда все уже приобретено и припасено, иной раз случается, особенно среди близких друг другу людей. А чего опасаться, когда ты сам еще кое для кого опасным можешь быть, да и для здоровья, колдуны рекомендуют, кровь остывающую погонять, что-то навроде девки молодой после бани.
– Эко тебя проперло, – разливая коньяк, с сочувствием отозвался Джахарийский. – Понимаю я, брат, твои порывы, да не смотри ты на меня букой: куда, а главное, кому я пойду на тебя стучать? Солнцу? Так оно, кроме себя, никого не видит и не слышит. Опричникам? Так они такую цену заломят за соблюдение державных интересов, что и рад не будешь. Старые верные псы трона, что нам с тобою делить? Ты хоть веришь мне?
– Верю, верю, а кому мне еще верить остается, как не тебе? – отозвался Ибрагим Иванович, а про себя подумал: «Черт пусть тебе верит, но и бояться мне тебя нечего, сам в говне по самые уши». – Давай-ка, знаешь, за нашу с тобой боевую молодость выпьем. Помнишь, какие денечки были? Что ни миг, то – эпоха! Но все куда-то подевалось, все перевралось, испоганилось. Тут ты прав. Кто бы мог подумать, что все так обернется?
– Давай, друг, чего рюмки зря держать! Нам за свою жизнь не стыдно, мы о лучшем для народа мечтали, а что все дерьмом обернулось, так сам народ и виноват.
Выпили. Помолчали. Кто знает, что в эти мгновения промелькнуло в памяти? Но уж точно не картины нищеты и поруганности народной, не миллионы умерших и неродившихся людей, чьими жизнями они мостили дорогу в светлое будущее, всеми силами проталкивая свои бредовые идеи. У нас так всегда – счастье народное на костях, слезах и страдании самого народа, а достаток и сытость сограждан оценивается по внешнему виду ближнего круга. Есть такая старая народная примета: чем крупнее бриллианты на женах чиновников, тем мельче картошка на столе у подданных. Лукавые статистики плюсовали в одну кучу доходы миллиардеров, миллионеров, богатеев и нищеты, делили все на количество жителей Сибруссии без учета ханьцев, бродяг и беспризорников и получали вполне приличные показатели, с которыми не стыдно и в люди выйти. Одно время народные избранцы пытались даже протащить через Великий Курултай законопроект, предлагающий считать народом державы только тех граждан, чей совокупный годовой доход превышает миллион долларов. Насилу заблокировали! Видите ли, им совестно даже мысленно стоять в одном ряду с оборванцами. К слову, и у нас, и в Объевре давно уже ходила единая валюта – «евротаньга», однако депутаты считали все по старинке, в давно не существующих деньгах – почерневших ЮЭСах.
– Подумать страшно, сколько всего прошло! – первым прервал затянувшееся молчание Ибрагим. – Все куда-то летим, воюем друг с другом, а времени-то на жизнь, гляди, и не осталось. Мне за восемьдесят, тебе чуть меньше. Коснись чего, и за гробом идти некому будет. Конечно, солдат и студентов понагонят, одних за пачку махорки, других за банку пива, но что ж... Плакальщицы из Большого крепостного театра отголосят, может, из пушки пальнут, если порох кто проплатит, – и все. Ты сегодня, при нашей еще жизни, попробуй отъехать километров пять за оградительные стены столицы и назови наши с тобой фамилии – хрен кто и ухом поведет. Наливай еще по полной!
