Почти рассвело. Вдруг Еноха насторожил неприятный запах. Эта липкая вонь словно плыла в утренней небесной чистоте. Когда-то давно он чувствовал что-то подобное на одном из дедовых заводов по изготовлению костной муки. Енох остановился, только сейчас заметив, что дорожка, по которой шел, давно кончилась и обратилась в едва приметную тропку. Он обернулся и... остолбенел. В полуметре от него, скалясь зловонной желтозубой пастью, стоял огромный лохматый зверь.
«Наверное, это от него...»
Это была последня осознанная мысль, которая пришла ему в голову.
Со страшным ревом медведь поднялся на задние лапы и всей тяжестью своего полутонного тела обрушился на жертву. Енох был еще жив, и ему было нестерпимо больно, свернутая шея еще как-то связывала голову с обращенным в сплошную боль телом. А зверь с утробным урчанием разворотил человеку живот и лакомился теплыми кишками.
Маша приходила в себя трудно. Не выдержав напряжения и свалившейся на нее ответственности, Дашка спровадила Юньку к барыне и теперь со страхом дожидалась ее приезда. Сидела она возле молодой барыньки неотлучно и корила себя, как могла.
В углу Макутиного будана, переоборудованного под больничную палату, на простой колоде дремала с открытыми глазами Эрмитадора. Время от времени она, словно большая птица, с протяжным вздохом подхватывалась с места, подходила к больной и подолгу водила руками над ее забинтованными головой и рукой. Со стороны казалось, она просто гладит подругу, но Даша, уступая Гопс свое место, видела: та напрягалась с такой силой, что жилы на руках наливались кровью, а на шее и лбу крупной росой выступал пот. Гопсиха что-то шептала, но слова были какие-то непонятные, нездешние. Единственное слово, какое Дашке удалось разобрать, было «тара», но что это значило, она не знала, а спросить онелюдимевшую девку боялась.
– Эрми, можно тебя на минуточку, – нарушил больничную тишину Сар-мэн. – Выйди, атаман кличет.
Гопс, будто не слыша, продолжала свое странное тайнодействие. Пальцы уже не были сложены в лодочки-ладони и не скользили плавно над покалеченными местами, а плясали и извивались, словно десяток встревоженных змей. Они кружили, переплетались друг с другом, то удаляясь от больной, то резко приближаясь к ней, а то соединялись в щепотки, словно во что-то крепко вцепляясь и с силой это «что-то» выдирая прочь.
– Эрми! – громче позвал разбойник, не видя, чем занимается подружка.
– Она вас слышит, слышит, вы погодите маленько, сейчас закончит и выйдет! – ответила за нее Даша и сама испугалась, вдруг атаману не понравится ее своеволие. Да и не она это сказала, а будто ей кто-то велел так сделать.
Сар-мэн что-то буркнул себе под нос и вышел. Вскорости, перестав вертеть пальцами, вышла вон и Гопсиха.
Не успела Эрмитадора сделать и пару шагов навстречу Макуте, как тот, припав на правое колено, достал из-за пазухи старухин камень и со словами, что велела старуха, кинул его левой рукой в сторону девушки. Гопс не глядя, слегка отведя в сторону руку, поймала камень, сдавила легонько, и мелкая пыль брызнула меж пальцев, словно это был не базальтовый голыш, а шарик из тонкого теста с мукой в середине.
– Я Тара – страж Входа, принимаю твою помощь, от тепла и сердца твоего идущую. Говори, тебя слушают.
Не разбитная, разгульная девица стояла перед опешившими разбойниками, а некое доселе неведомое воплощение тайной, великой и неотвратимой силы.
Макута поднялся с колен и, сделав знак Митричу, принял из его рук два небольших защитного цвета ранца с широкими удобными лямками.
– Вот энти бонбы атомные. Недобрые люди желат через тебя доставить их в пещору и взорвать, чтобы погубить то, что там есть. – Тара слушала, не перебивая, Макуте даже показалось, что она его не слышит и не понимает. – Надобно, чтобы ты нам помогла, мы без тебя никак их не перехитрим. Чуть погодя тебе дадут рацию, и ты скажешь, мол, все, что должна была сотворить, сделала и скоро отсюда уйдешь. Ты понимаешь хоть, о чем я?
Тара молчала.
– Ох и тяжко с вами, ненашинскими! Да ладно, главное, чтобы подсобила. Скажешь в рацию и топай, куда тебе надо, а мы тут с робятами ядерную войну учудим. Таку фальшу из солярки, палма и толу рванем – чистая Хера-Сима будет. Шуму полно, а так – пустяшка. Да не молчи ты, а? Ты чуешь ли, что я тебе...
– Тебя услышали, делай свое дело, а я – свое.
Гопс подошла к атаману, молча взяла ранцы и не торопясь пошла по сереющему восходом откосу к ручью. Ее высокая ладная фигура четко вырисовывалась на фоне густеющего у воды тумана, а по росной траве тянулись темные бороздки ее следов. И вдруг, на глазах у всех стоящих и глядящих ей вслед... она исчезла из поля зрения. Просто, не дойдя до тумана, растворилась... и все.
Митрич истово перекрестился. Макута покачал головой и, глянув на окаменевшего Сар-мэна, сочувственно похлопал его по плечу.
– Да-а, брат, что ж тут поделаешь, не подвезло тебе с бабой... Ладно, пошли мазутом заниматься. Где там твои чудо-орлики, что из говна атомную бонбу сварганить могут?
Маша с трудом приходила в себя. Она лежала молча, не шевелясь, ей страшно было разжать тяжелые непослушные веки. Голова гудела, она старалась вспомнить, что произошло ночью, но кроме ярких картинок природы, которые неосознанно фиксировали ее глаза в последние дни, в отяжелевшую голову ничего не приходило. «Не насытится глаз зрением», – почему-то вспомнилась фраза из запрещенной недавно Библии.
Где-то за плотно зашторенными веками шмыгала носом добрая и наивная Дашка, а еще дальше жил большой и сложный мир, и она его больше не боялась. Добрый и прекрасный мир, в который она возвращается из далеких странствий, возвращается, чтобы жить, надеяться, смеяться, мечтать и любить. Хотя, как и всякий живущий, она не знала, что с ней будет дальше, добрая и вечная сила наполняла ее юное тело, ибо молодым известна только жизнь и пока еще неведомо дыхание смерти.
