Руки девочки покрылись мурашками. «Святилище». Они собирались спуститься ещё ниже, на третий уровень, к потайным комнатам, куда допускались лишь жрецы.
Ключ щёлкнул три раза, очень тихо, когда добрый человек поворачивал его в замке. Висевшая на хорошо смазанных железных петлях дверь беззвучно распахнулась. За ней обнаружились очередные вырубленные в камне ступени. Жрец снова снял фонарь и продолжил указывать путь. Девочка следовала за светом, считая на ходу. «Четыре, пять, шесть, семь». Она обнаружила, что жалеет о своей палке. «Десять, одиннадцать, двенадцать». Девочка знала, сколько ступеней разделяли храм и подвал, подвал и подземелье, и даже сосчитала ступеньки узкой витой лестницы, ведущей на чердак, и планки крутой деревянной стремянки, которая поднималась к двери на крышу, и открытой всем ветрам площадке снаружи.
Но эта лестница была ей незнакома, и оттого опасна. «Двадцать один, двадцать два, двадцать три». С каждой ступенькой воздух, казалось, становился чуть холоднее. Досчитав до тридцати, девочка осознала, что они опустились даже ниже уровня каналов. «Тридцать три, тридцать четыре». Как глубоко они собираются забраться?
Она досчитала до пятидесяти четырёх, когда ступени, наконец, закончились около ещё одной железной двери, но на этот раз незапертой. Добрый человек распахнул её и прошёл вперёд. Девочка последовала за ним, женщина-призрак шагала по пятам. В темноте раздавалось эхо шагов. Добрый человек поднял фонарь и широко открыл заслонки. Свет озарил окружающие их стены.
На неё смотрела тысяча лиц.
Они висели на стенах спереди и сзади, высоко и низко, всюду, куда бы она ни взглянула, куда бы ни повернулась. Она видела старые лица и молодые, бледные и смуглые, гладкие и морщинистые, веснушчатые и испещрённые шрамами, хорошенькие и невзрачные, лица мужчин и женщин, мальчиков, девочек и даже младенцев, улыбающиеся лица и хмурые, лица полные алчности, ярости и похоти, безволосые лица и покрытые щетиной. «Маски, – сказала она себе, – это всего лишь маски». Но лишь успев об этом подумать, она уже знала, что не права. Это настоящая кожа.
– Они пугают тебя, дитя? – спросил добрый человек. – Ещё не поздно нас покинуть. Ты действительно этого хочешь?
Арья закусила губу. Она не знала, чего хочет. «Уйди я, куда мне податься?» Она омыла и раздела сотни трупов, мертвецы не пугали её. «Они приносят тела сюда, вниз, и срезают их лица, ну и что?» Она ночная волчица, её не напугать клочками кожи. «Шкурки, всего-то навсего, они не могут мне навредить».
– Давай же! – выпалила она.
Он провёл девочку через комнату, мимо ряда боковых ответвлений. Свет фонаря поочерёдно озарил каждый из них. Стены одного из проходов были сложены из человеческих костей, а свод поддерживали колонны черепов. Другой – вёл к винтовой лестнице, которая спускалась ещё ниже. «Сколько же тут подвалов? – задумалась она. – Бесконечные они, что ли?»
– Сядь, – велел жрец.
Девочка села.
– Теперь закрой глаза, дитя. – Она закрыла глаза. – Будет больно, – предупредил он, – но боль – цена силы. Не двигайся.
«Спокойная, как камень», подумала девочка, замерев. Острое лезвие резало быстро. Вообще-то металл должен был быть холодным на ощупь, но вместо этого показался тёплым. Она чувствовала, как по лицу течёт кровь, струящийся красный занавес ниспадает ей на брови, щёки и подбородок. Теперь она поняла, почему жрец заставил её закрыть глаза. Когда кровь достигла губ, вкус оказался солёно-медным. Девочка лизнула и вздрогнула.
– Принеси мне лицо, – произнёс добрый человек.
Женщина-призрак не ответила, но было слышно, как шуршат по каменному полу её туфли.
– Выпей это, – сказал добрый человек девочке и всунул ей в руку кубок.
Она залпом осушила его. Питьё оказалось очень кислым, будто вгрызаешься в лимон. Тысячу лет назад она знала девочку, которой нравились пирожки с лимоном. «Нет, это была не я, а всего лишь Арья».
– Скоморохи меняют личины с помощью лицедейских уловок, – проговорил добрый человек, – а волшебники используют чары. Сплетают свет, тень и желание, чтобы создать обманывающую глаза иллюзию. Ты научишься и этим искусствам, но наша работа основательнее. Мудрец уловку разоблачит, чары под взглядом зорких глаз тают, но лицо, которое ты наденешь, ни в чём не уступит твоему родному. Не открывай глаза. – Она почувствовала, как пальцы зачёсывают назад её волосы. – Не шевелись. Ты почувствуешь себя странно. Может закружиться голова, но двигаться тебе нельзя.
Затем с тихим шорохом поверх старого лица натянули новое. Сухая и жёсткая кожа царапнула по лбу, но пропитавшись кровью, стала мягкой и податливой. Щёки девочки потеплели и раскраснелись. Она почувствовала, как в груди заколотилось сердце, и не сразу смогла восстановить дыхание. На горле сомкнулись пальцы, твёрдые, как камень, удушающие. Её руки вскинулись, чтобы схватить противника, но там никого не было. Она преисполнилась ужаса и услышала звук, отвратительный хруст, сопровождаемый ослепляющей болью. Перед ней плавало лицо – толстое, бородатое, жестокое, с перекошенным от ярости ртом. Она услышала, как жрец сказал:
– Дыши, дитя. Выдохни страх. Стряхни тени. Он мёртв. Она мертва. Её боль ушла. Дыши.
Девочка глубоко, судорожно вдохнула и поняла, что это – правда. Никто её не душил, никто не бил. Но всё равно поднятая к лицу рука дрожала. Хлопья засохшей крови, чёрной в свете фонаря, рассыпались под прикосновением её пальцев. Она ощупала свои щёки, потрогала веки, прошлась пальцами по подбородку.
– Моё лицо осталось прежним.
– Правда? Ты уверена?
Уверена ли она? Перемен не ощущалось, но ощутимы ли они вообще? Она провела рукой по лицу сверху вниз, как когда-то Якен Хгар в Харренхолле. У него тогда лицо пошло рябью и изменилось. У неё не получилось ничего.
– На ощупь такое же.
– Для тебя, – ответил жрец. – Выглядит оно иначе.
– Для чужих глаз твой нос и челюсть сломаны, – произнесла женщина-призрак. – Одна сторона твоего лица вдавлена там, где проломлена скула, и половины зубов у тебя нет.
Девочка пощупала во рту языком, но не нашла дырок или сломанных зубов. «Колдовство, – подумала она. – У меня новое лицо. Уродливое, разбитое лицо».
– Некоторое время тебе могут сниться кошмары, – предупредил добрый человек. – Отец бил её так часто и так жестоко, что она никогда не расставалась с болью и страхом, пока не пришла к нам.
– Вы убили его?
– Она просила дар для себя, не для отца.
