С начала осады его величество стал мнительным и раздражительным.
Теперь ему было мало того, что Букаха присылал ответы на его запросы.
Теперь он хотел, чтобы тот их предугадывал.
Верный предатель старался вовсю.
Он посчитал, сколько часовых остается на ночь на стенах и у ворот.
Он сообщил царю, где находятся слабые участки стены.
Он нарисовал план продуктовых складов, расположенных ближе всех к городской стене, когда случайно вспомнил, что по дороге его хозяину не пришлось пограбить
ни одну деревню, а прокормить такую громадную армию, как у него – не фунт изюму.
Он регулярно сообщал о потерях защитников города и повреждениях, понесенных стенами и башнями.
И теперь, решил он, его величество наверняка захочет узнать, что случилось с его ручной рептилией.
И, пожалуй, разгневается, если Букаха с ближайшей корреспонденцией не сообщит ему об этом.
С гневом грозного царя бывший воевода был знаком не понаслышке, и не хотел больше подавать для этого поводов, и поэтому сейчас, в теплой компании давно почивших перелетных и не слишком птиц он с комфортом и без пропуска въезжал на территорию дворца.
Однако, как очень скоро предстояло выяснить лукавому царедворцу, въехать на территорию дворца и свободно перемещаться по ней было две большие разницы.
Когда телега остановилась и хриплый возчик провозгласил: «Ну, наконец-то, прибыли», Букаха, бесцеремонно давя и толкая давших ему кров и транспорт свежемороженых попутчиков, вывернулся из-под рогожки и отправился в свободный поиск.
И тут же столкнулся нос к носу со своим бывшим подчиненным – старшим прапор-сержантом Панасом Семиручко.
Тот, уткнувшись носом-картошкой в длинный, усаженный кляксами пергаментный свиток и озабочено что-то вычисляя вполголоса, едва не сшиб с ног беглого воеводу, буркнул нечто, похожее то ли на «честь имею», то ли на «чего надо» и заспешил дальше. Но через несколько шагов, спохватившись, остановился, недоумевающе оглянулся, присел и заглянул под телеги и в открытые двери кухни – нет никого, показалось… – и снова уткнулся в цветущий чернильными звездочками пергамент и продолжил свой путь.
Букаха перевел рвущее легкие дыхание и, выбивая зубами «SOS», откинулся на гладкий мрамор облицовки за воняющими чем-то горько-кислым, составленными друг на друга бочками.
Нет…
Так дело не пойдет…
Планируя свой рейд на дворец, он, как видно, упустил из виду самое главное: свою необъятную, ушедшую из большого плюса в глубокий минус популярность.
Значит, надо дождаться, когда весь дворец уйдет спать, и тогда попытаться выбраться и осмотреть место предполагаемого падения Змея.
А также поискать, не выронил ли он при жесткой посадке десяток-другой рублей или серебряную ложку: хозяин его постоялого двора предоставлять в кредит свою протекающую крышу и так и не застекленное окно отказывался, не говоря уже о поджаренных на прогорклом масле котлетах из отрубей с требухой.
Значит, надо набраться терпения, затаиться и ждать своего часа, а пока можно без ущерба для конспирации выглянуть в щелку между двумя бочками и понаблюдать за происходящим: может, и от этого польза получится.
Сказано – сделано, и диссидент прильнул жадным глазом к щели.
Интересного, надо сказать, в районе кухонных дверей происходило не много.
Прошел мимо, не в ногу, но бодро целый отряд дворничих с метлами и малолетних тщедушных сторожей – видно, мужиков всех забрали в армию…
Кухонные служки притащили откуда-то с улицы и свалили рядом с Букахиными бочками гору пустых корзин, воняющих сырым мясом и потрохами – вроде, и не испорченное, зачем было выбрасывать?..
Пришли и остановились пред самым укрытием два человека, судя по крытым парчой шубам – бояре.
– …Вон, сколько сожрала, тварь окаянная! – зазвучал возмущенно смутно знакомый голос боярина слева.
Похоже, они продолжали начатый ранее разговор.
– Твое, что ли, сожрала-то? – неприязненно отозвался совсем смутно знакомый голос справа.
– Если бы мое – я бы отравил его этим мясом, и минуты не думал!.. – сердито
отозвался первый голос. – Говорил же я вам! Предупреждал!.. А теперь ищи ветра в
поле: улетел, упырь, и над тобой посмеивается! Была бы здесь моя воля, я бы его…
– А всё потому, что борода у тебя долгая, а ум – короткий, боярин Никодим!..
Нет.
Похоже, они продолжали начатую ранее ссору.
И ссорятся они на предмет Змея.
Неужели они его покормили и отпустили?
Они что, идиоты?
Или я что-то не так понял, или одно из двух…
– …Стратегически надо мыслить, боярин, стратегически! И когда городскую стену песком укрепляешь, и когда с живой скотиной дело имеешь!
– Чего вы все ко мне с этой стеной пристали! Специально я, что ли, там делов натворил?!.. Мне подрядчик честное слово давал, что если сэкономит чуток, то на качестве это не отразится!..
– А ты и рад был поверить? – усмехнулся второй. – Простота, боярин Никодим, она хуже воровства…
– Ах, это, значит, я простак?!.. Или вор?!.. Сам ты дурень неученый!.. Шарлатан!.. Князь… от кочерги… выискался!..
Ага… Ссорятся Никодим Труворович и треклятый выскочка-истопник…
А вот это уже интереснее.
– А ты мне в нос кочергой-то не тыкай, боярин Никодим, не тыкай! Я сам знаю, что князь из меня – как из тебя истопник, да только титул-то он дается, а мозги-то да сердце – как уж есть!
– Это что ты хочешь сказать, что у меня мозгов нет?!..
– Может, и есть. Вскрытие покажет. Да только это истопник может мозгами теми про свое брюхо думать. А князь – человек государственный. Он и думать должен ширше, чем полотер или посудомойка! А ты дальше своего кошелька да родословной и не зришь!
Допытываться у Митрохи, есть ли у него, Никодима, по мнению того, сердце, боярин
не стал. То ли такой вопрос ему в голову просто не пришел, то ли знал, какой его ожидает ответ. И продолжил:
– А у тебя-то самого шибко много тех мозгов, можно подумать! Книжек ученых начитался, пыль в глаза словечками нелукоморскими царю-батюшке пускаешь, и
думаешь, все на тебя молиться готовы! Да ты сам-то что для обороны сделал, а? Да если бы не тот колдун, мы бы с тобой здесь сейчас не говорили! В первый же день
Костей сюда бы пришел! А со дня на день подмога из Лесогорья прискачет – и опять
твоя заслуга, скажешь? А что Змей Костея бросил и сбежал, тоже ты постарался? Да тебе просто везет!..
– Везет тому, кто везет, как сказал однажды фельдмаршал Блицкригер… – сухо усмехнулся Граненыч, и полы его шубы зашуршали: кажется, он поклонился.
