Как ни старались Лобан и Вмала прогнать печаль хотя бы в этот велик-день, мысли о Брезе и Спорине отравляли им веселье. Милава теперь оставалась их последней надеждой, и они сами не знали, чего пожелать – чтобы она скорее нашла себе жениха и вышла замуж по всем добрым обычаям, порадовала их внуками, пусть в другом роду, или лучше пусть останется дома, в избе, совсем опустевшей за такое короткое время.
Другие родичи тоже с одобрением поглядывали на нарядную Милаву. И никто не заметил, что на ней надета та самая рубаха, которую она в Ярилин день повесила на березу в дар берегиням. К подолу ее Милава пришила с изнанки крошечную тряпочку с кровью Брезя, оторванную от того лоскута. Вострец шел неподалеку и то и дело ободряюще кивал Милаве: не бойся, сестричка, все будет по-нашему! Он один во всем роду знал, что она задумала.
Ожили дорожки и тропинки, светлая ночь была полна голосов, движения, песен, звуков рожков, свирелей, сопелок. Цепочки костров протянулись по берегам Белезени далеко-далеко, вверх до самых истоков в глухих пущеньских болотах, и вниз, где через много верст Белезень встречается с могучим Стремом и вместе с ним бежит к Истиру. Казалось, сама Земля надела огненное ожерелье, ближние и дальние роды и племена, от северных рарогов до южных светличей, подали друг другу руки в этом празднике, едином для всех детей Матери-Земли и Отца-Неба. Пламя надбережных костров отражалось в воде Белезени, таинственно играло в ее темной глубине.
Пришло время выбирать жертву Ящеру, подводному господину. Ежегодно он требовал жертвы, чтобы не засохли поля и луга; в древние времена, когда люди еще мало знали и не умели разговаривать с богами, каждый год в жертву Ящеру приносили девушку, даже тогда, когда он на самом деле ее и не просил. Теперь же это случалось только в самые тяжелые засушливые годы; этот год был не таким, и подводному господину требовалась не настоящая жертва, а только знак уважения людского рода. Поэтому девушки без страха позволяли вести их к берегу, где будут выбирать жертву. Елова выстроила девушек в хоровод, и они пошли по кругу, запели песню, призывающую подводного господина к выбору. Ведунья стояла в середине хоровода, закрыв глаза и подняв над головой священную рогатину Вешника. Когда песня умолкла, Елова медленно опустила рогатину и плоской стороной клинка коснулась головы Милавы.
Прочие девушки с визгом бросились бежать, а Милава осталась стоять над берегом, в освещенном кострами пространстве. Ведунья цепко взяла ее за обе руки и подвела ближе к воде. Пришел час исполнить волю Князя Кабанов.
– Не бойся, что тебя избрали боги! – тихо шептала она. – Смерти нет, умерший для людей живет для богов и духов, и он богаче князя тем знанием, которую они дадут ему. Любовь лучшего парня не сравнится с любовью Сильного Зверя. Слабая женщина будет сильнее всех мужчин в роду! Это лучшая доля – когда выбирают боги!
Она коснулась сухими руками головы Милавы, где под лентами и новым почелком прятались зеленые листочки, и Милаве показалось, что кто-то невидимый схватил ее за горло, царапнул по груди. Она вскинула руку – на шее у нее был тонкий ремешок с крупным кабаньим клыком, загнутым, пожелтевшим. Милава вздрогнула, сильно натянула ремешок, как будто хотела разорвать. Всю себя она ощутила связанной, опутанной непонятной силой.
Оставив ее, ведунья протянула руки к Белезени и стала протяжно выкрикивать:
– О Ящере-господине, ты даешь воды полям, ты несешь ладьи на спине, ты гонишь рыбу в наши сети! Прими нашу жертву и не оставь нас впредь своей милостью! Прими же ее, она твоя!
Милава стояла, глядя вниз, в глубокую темную воду, в которой дрожало отраженное пламя. От реки на нее веяло прохладой, шум березняка издали долетал до ее слуха, березовые листочки в волосах шептали что-то. Кабаний клык на шее казался тяжелым камнем, тянущим ко дну. Вся слаженная песнь Земли, Воды и Неба нарушилась для нее, острое чувство угрозы заставляло ее дрожать. С усилием подняв руки, Милава сняла ремешок и сразу вздохнула глубоко, свободно.
Рука ее сама собой взметнулась и бросила ремешок с клыком в воду. Милава слышала, как он упал. А далеко-далеко в лесу огромный старый кабан в бешеной ярости вонзил клыки в ствол березы, завыл, зарычал, как десяток самых страшных зверей, взрыл землю могучими копытами, помотал тяжелой головой и бросился бегом через чащу, сметая на своем пути кусты, бурелом, молодые деревья. Как черная молния, Сильный Зверь мчался из глухой чащи, чувствуя, что добыча ускользает от него.
Не замечая воплей ведуньи, Милава смотрела в воду, слушала, стараясь уловить в шуме воды голос божества. Ее подвели совсем близко к краю, перед ней открывалась дорога в иной мир, и Милава жадно вглядывалась в него, уже приоткрывшего перед ней ворота. Елова сказала правду – для природы нет смерти. Смерть зерна есть рождение колоса, и девушка, приносимая в жертву, не умирает – она растворяется в реке, становится прибрежным камнем, белой кувшинкой, мягкой волной, светлым бликом на поверхности воды… может быть, берегиней, светлой, как вода, легкой, как ветерок, прекрасной, как сама Заря.
Кто-то подошел к ней сзади, укутал темным плащом и отвел от края берега назад, а в бегущую воду полетела соломенная кукла в человеческий рост, наряженная в рубаху, с венком в волосах. Елова завыла и запричитала, словно лишилась любимой дочери, а Милаву отвели подальше и там освободили от плаща. Теперь ей нужно было идти домой – этой ночью боги не должны видеть среди живых девушку, назначенную им.
Едва освободившись от плаща, Милава бросилась бежать. Она знала, что ей нужно убежать подальше от Еловы, пока ведунья не заметила, что Милава избавилась от клыка. Девушка ничего не знала о Князе Кабанов, но в уголке ее сознания билась мысль об опасности, неведомой и оттого еще более грозной. А ей нужно было сделать дело, к которому она так долго готовилась, самое важное, может быть, дело ее жизни.
Она бежала через березняк к Святоозеру, березовый шепот указывал ей путь. Еще недавно она и светлым днем не нашла бы дорогу, а теперь священное озеро само звало ее, и она мчалась по лесу, ни мгновения не сомневаясь, точно зная – туда. Самая короткая ночь в году подходила к концу, небо светлело, до красной зари оставалось совсем немного.
Воздух холодел перед рассветом, выпадала роса – та самая живая роса, какой берегини орошают нивы, какую вымаливают у них всем народом в эту священную ночь. Лес вокруг был полон невидимой жизнью, чьи-то голоса звонко перекликались над головой Милавы, чьи-то тени мелькали за стволами берез. Ветви сами отклонялись с ее пути и пропускали ее, сучки не хрустели под ногами.
Деревья расступились, впереди засверкало серебром Святоозеро. Оно было тихо и пусто и тоже ждало, когда прилетят к нему дочери Дажьбога, чтобы попрощаться на долгое время – до нового Ярилина дня. Милава подошла к дубу, росшему почти возле воды, села на траву, спряталась за толстый ствол, прижалась лбом к шершавой жесткой коре в крупных трещинах. Дуб, словно добрый сильный отец, принял ее под свою сень, ей казалось, что она пришла попросить благословения у старейшины перед началом долгой и трудной дороги. Тонкий, чуть горьковатый запах дубовой коры ободрил Милаву, в шорохе листьев над головой она различала: «Не бойся! Иди, куда ведет сердце, – и тебе помогут! Не бойся!» Милава слушала, закрыв глаза, время бежало мимо нее, не замочив даже ее ног. Наверное, так живут берегини, не знающие старости, снова юные каждую весну, свободные.
