Ибо эльфийка классически, с полуразворота и изящно прогнувшись, пяткой неожиданно отвесила ему в подвздошье такой великолепный и стремительный удар, которому поаплодировали бы и обучавшие парня мастера. И уже отлетая в угол в обломках таки рухнувших полок, Ридд некстати подумал, что после такой плюхи в солнечное сплетение он ох как не скоро сумеет не то, что осознанно двигаться, но даже и толком дышать.
Уж анатомию и строение человека он немного изучал — но вовсе не только с целительскими, а и напрочь противными, душегубскими целями…
И одно из последнего, что он успел ухватить стремительно меркнущим сознанием, так это гибкое движение эльфийки, которым она подхватила на плечо сумки, мешочки с добычей и сияющий фонарь.
— Если сумеешь выбраться, мастер Ридд, я буду крепко удивлена!
Перворождённая не мешкая шагнула за порог, пяткой захлопнула за собою каменную дверь. Звонко щёлкнул замок, в захламлённой комнатушке под лестницей воцарилась тишина. Мягко и властно из углов вымахнула темнота, жадно ухватив это отвоёванное было у неё пространство. И легко прозвучавшие над головой шаги туда, наверх — к солнцу и свету — вот то как раз и оказалось последнее, что навалившееся беспамятство позволило почувствовать этому заживо погребённому во тьме…
Над городом уже занялась алеющая заря, когда на пустеющий к вечеру рынок выбрался сухощавый и особо ничем не приметный старичок. С виду вполне себе спокойный и даже безобидный, на самом деле он навевал на стоявших за рядами торговцев мелкую дрожь и заставлял тех говорить неестественно громко, а кланяться и благодарить преувеличенно вежливо. Похоже, нынче у мастера допросных дел выдался не шибко занятый день, раз он выбрался из своих подвалов на свежий воздух и даже прошёлся по овощным рядам.
Никто толком и не приметил (да и вряд ли вообще присматривался, старательно отводя глаза), как возле прилавка полуглухой зеленщицы Брю старый костолом оказался возле дядюшки Флетчера, который нынче тоже самолично шлялся по торговым местам, своей жёлчной въедливостью и стуком деревянной ноги наводя тоску на одних и меланхолию на других…
— Доброго вам вечера, мастер Ден, — негромко проворчал владелец постоялого двора, вертя в руках пучок ранней морковки.
— И вам поздорову, дядюшка Флетчер, — негромко буркнул в ответ баронский палач, и лишь очень намётанный глаз мог бы заметить, как тот насторожился.
— Я к вам по поручению от мастера Ридда, — рослый Флетчер пристально заинтересовался луком и, чуть нагнувшись, принялся осторожно проверять кончики перьев — не плохо ли поливали?
Потому и неудивительно, что дальнейший разговор не смог расслышать никто. Ну, разумеется, кроме нас… а касался он того, что на постоялом дворе остановился вчера такой себе храмовый жрец среднего уровня посвящения. Вроде как приехал затовариться здешним мускатом — да вот только, мастер Ридд, случайно отужинавший за одним столом с тем, не верит тому монаху ни на слово. Да и презренные гильдии тоже что-то обеспокоены…
— Неровен час, против их милости барона удумал что-то, — озабоченно покачав головой, Флетчер оставил в покое лук и принялся ковыряться в листьях салата.
В принципе, ход мыслей отставного сержанта был понятен палачу. В такое время, остаться и без королевской власти, да ещё и без барона — верная погибель. Дикие земли вот они, совсем рядом. А без твёрдой руки и хозяина всё оно прахом пойдёт…
— Я припряг обоих своих внуков проследить, — рассуждал словно сам с собою старый вояка. — На пацанят ведь никто и никогда внимания не обращает.
Из рукава почтенного хозяина постоялого двора в корзинку палача незаметно скользнул плотно скатанный свиток, перевязанный дешёвой тесьмой. А в ухо сообщение, что там записано всё — где тот монашек бывал, что и с кем обсуждал, и даже на что смотрел долго или внимательно.
— Сам-то я в таких делах не очень-то, — добродушно прогудел в усы здоровенный дядюшка Флетчер и с довольной физиономией отложил в сторону пару понравившихся ему кочанов капусты. — Но выходит, что жрец тот нацелился на самый лучший мускат, который у нас только в баронских погребах и содержится.
Дедок-палач, хоть и перекладывал к себе в козинку пупырчастые тугие огурчики, быстро накрыв ими свиток, но заметил вскользь — Храмы никогда в политику не лезут.
— Так-то оно так. Храмы не вмешиваются, а вот их жрецы иногда по своей личной инициативе всё же влезают — и что-то не слыхал я, чтоб тех потом казнили или отлучали от сана. Проверено. Уж это вы в подвалах, всё в заботах. А я всегда на людях, вокруг меня новости так и вьются, как пчёлы вокруг кринки с медовухой.
Дедок степенно покивал сам себе и заметил, что вдумчиво полюбопытствует тем храмовником, но беспокоить их милость барона пока рановато. Да и вообще, пожалуй, не стоит.
— Если что, меры сами примем. Спасибо, дядюшка Флетчер. И да, мастеру Ридду — моё почтение…
Наверное, если бы Ридд слыхал этот разговор, то он немало бы позабавился. И даже припомнил бы весьма поучительное событие из жизнеописания великого короля Вольфганга седьмого. Ах, некоторые уже сообразили сами? Да-да, тот самый, нашумевший некогда случай… отличавшийся широтой взглядов и оригинальностью суждений монарх как-то собрал на своей яхте (между прочим, переделанной из фрегата новейшей конструкции) всех своих баронов и графьёв. А потом, с присущей ему решительностью и приказал капитану отдать швартовы.
Две седмицы король плавал по морям. Поил своих вельмож лучшим вином, услаждал великолепной музыкой и песнями музыкантов, а ночами тех ублажали собранные со всей столицы смазливые девки. Но вот что характерно, по прибытии на берег те дворяне, у которых дела в их отсутствие пришли в упадок, потом как-то незаметно оказались в опале. Так и тут — Ридда нет, но дела кое-как идут…
Постукивание и царапанье в невидимую дверь повторились. Причём с такой силой, что лежавший во тьме человек невольно затаил дыхание. Нет, эти не угомонятся. Сколько веков ждали, подстерегали подходящий случай полакомиться свежатинкой — а она вдруг, подлая, закрылась.
— Ничего, подождёте ещё, — удивительно, однако на грязные и пересохшие губы выплыла улыбка.
Ноющая грудь постепенно унималась. Как бы то ни было, но мерзкая эльфийка не сумела (или не захотела) ударом превратить потроха парня в полопавшийся фарш. Ничего, поболит — и пройдёт. Да и рёбра целы, что ж тут теперь, опечаливаться?
Некоторая бодрость Ридда объяснялась не только тем фактом, что он хоть и заперт в этой каменной клетушке, но всё же цел и невредим. А ещё и некой никому не известной, но весьма похвальной привычке не класть все яйца в одну корзину.
