Ладно.
Сейчас передо мной первая фотография, а это значит, что рабочий день начался.
Я как следует рассмотрел фото. Военный в форме болотного цвета. Жесткое, красивое лицо: энергичный подбородок, крепкое переносье, близко посаженные глаза. Форма на нем была без знаков различия. Родинка на левой щеке, большая, темная. Вот с родинки-то я и начну. Бог шельму метит, верно, мужик? Я отлично знаю, чего стоит твоя железная выправка, твоя показная, брутальная красота, твоя крутость. Вечером, перед сном ты лично проверяешь охрану внешнего периметра, и охрану дверей дома, и особенно охрану дверей спальни. В спальню нельзя заходить никому. Там тебя ждет закованный в наручники тоненький мальчик, еще не понимающий, где он, и что с ним будут делать. Ты входишь в спальню — куда делась выправка, отчего ты сгорбился и охромел? — ты входишь в спальню, а мальчишка смотрит с ужасом, потому что узнал тебя. Я представляю полутьму, детские крики, гортанный рев самца — все это внутренним взглядом, а перед глазами у меня лежит фотография. Ненавижу. Ненавижу. Кровь толчками в висках. Я ничего не могу сделать, ты так далеко, так хорошо спрятался, но рано или поздно выползешь из своей щели, и мы тебя раздавим. Руки тянутся к фотографии, комкают ее, мнут, стискивают в злых кулаках. В клочья, в ошметки порвать, как его самого бы порвал. Ненавижу. Ненавижу. Старший брат Боба погиб в Чечне. Из-за таких, как ты, может, из-за тебя. Да, да, из-за тебя, я это чувствую, гнида. Ты убил его, ты превратил молодого парня в грязное, обожженное мясо. Трупы. Вчерашние школьники, несмышленые, обезумевшие от страха, они теперь — трупы, они погибли страшной смертью вдали от дома, а ты жив и свободен. Но это ненадолго, потому что теперь у тебя есть я. Ненавижу. Ненавижу.
Я закрыл глаза и несколько минут приводил в норму дыхание. Сердце успокоилось. Марево перед глазами пропало. Я аккуратно смел обрывки фотографии в подставленную пригоршню. Под столом всегда стоит корзина. Туда их.
Следующий.
Тюремное фото. Тупая, злобная морда, стриженый затылок, могучие жевательные мышцы. Уши прижаты к голове, как бывает у боксеров. Рот — узкая кривая полоса. Смотрит в камеру с презрением. Если твоя фотография здесь, значит, ты на свободе. Значит, принялся за старое. Ведь принялся, отродье? Мне отсюда хорошо видно, как ты стоишь в подворотне, пряча руку в кармане, пряча в руке дешевый нож с выкидным лезвием. Многие уличные убийства — на совести владельцев ларьков с китайским барахлом. Никто не станет резать людей дорогим ножом, купленным в охотничьем магазине. Нет, гопота берет грошовое перо в ларьке, чтобы потом выбросить без сожаления. Ты, мразь. Когда-то тебе не хватило на банку 'ягуара', и ты окликнул одинокого прохожего, старика, который нес домой из банка пенсию. В руках сам собой оказался нож. Так легко оказалось воткнуть сталь человеку в кишки, так просто, так незамысловато. Ты уложил на землю умирающего, обшарил карманы и пошел в винный магазин. И это было начало отличного нового развлечения, вдобавок к дракам на дискотеках, гашишу и колесам — встретить, заступить дорогу, ткнуть ножом, не ради денег, ради кайфа… Попался ты только на шестой по счету жертве. Девчонка, которой ты хотел распороть горло, рванулась и, брызжа кровью, побежала к свету, к людям, в тот самый магазин, где ты собирался тратить ее посмертные деньги. Тебя поймали, но ты сумел убежать и теперь ходишь по моему городу, отравляя воздух, которым я дышу. Ненавижу. Ненавижу.
Я поперхнулся и с минуту кашлял. Эту фотографию я тоже разорвал. Ее пришлось терзать дольше предыдущей, бумага оказалась качественной, толстой. Клочки я опять смел в корзину.
Следующий.
Уродливый мускулистый громила. Сломанный нос, маленькие глазки. Кого-то он мне напоминает. Что-то было такое, гнусное… Ах да. Мерзость. Лучше бы не вспоминал. Однажды в собственном подъезде, когда спускался по лестнице, я наткнулся на здоровенного мужика, который держал за руки женщину. Женщина вырывалась, здоровяк ухмылялся во всю пасть. Собственно, это не очень походило на изнасилование: не было ни криков о помощи, ни угроз, не трещала разрываемая одежда — только беспомощно шаркали по полу кроссовки девушки, да слышался приглушенный диалог: 'Пусти', 'Пойдем', 'Да пусти', 'Пойдем, я сказал', 'Никуда не пойду', 'Пойдем, пойдем'… Девушка пыталась высвободить запястья, но мужик весил, навскидку, раза в три больше ее. Он был огромен, и даже я, встань рядом, едва достал бы ему макушкой до подбородка; а я довольно высок. Да, это не очень походило на изнасилование. Хотя, признаться, никогда я не видел, как кого-нибудь насилуют, так что сравнить мне было не с чем. С тоской я понял, что мужик сумеет отправить меня на тот свет не то что одним ударом — одним щелчком. Но деваться было некуда. 'Привет', - сказал я девушке. Она посмотрела на меня. Такого перепуганного лица я раньше никогда не видел. В кино артисты, конечно, изо всех сил стараются изобразить страх, но им ведь при этом надо оставаться красивыми, а настоящий страх уродует человека. Вот дьявол, подумал я, а ведь это и впрямь изнасилование. Мужик тоже посмотрел на меня. В тот же момент я вспомнил, что встречал девушку раньше, она жила не то двумя, не то тремя этажами выше. 'А это кто?' — спросил я беззаботно, кивая в сторону мужика. Тот поднял брови. Похоже, он задумался: кто я такой, какую угрозу (ха-ха) могу представлять, и что ему теперь предстоит сделать — прихлопнуть вначале меня, а потом жертву, или наоборот. Видимо, он ослабил хватку, потому что девушка резко дернулась, освободилась и опрометью кинулась вверх по лестнице.
Мы остались с мужиком один на один. Я повернулся к нему спиной и вышел из подъезда. Не спеша, засунув руки в карманы, готовый развернуться всем телом, ожидая малейшего шороха, который показал бы, что мой противник перешел в наступление. Однако ничего не случилось.
Здоровяка я больше никогда не видел. Девушку встречал пару раз, но она ни разу не подала вида, что меня узнала. Почему всегда чувствуешь себя идиотом, когда делаешь доброе дело?
Теперь ты поплатишься, сволочь. За мой страх, за страх той девчонки, за то, что ты огромный, потный, вонючий ублюдок с крошечными мозгами. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.
Я выругался и стукнул кулаком по фотографии, прежде чем разорвать. В груди родилось смутное тепло. Пускай между тем давним событием и моей теперешней жертвой на самом деле не было никакой связи. Так, что-то общее в грубых чертах, в выражениях рыл. Но мне стало хорошо, хотя бы на минуту.
На следующей фотографии была женщина. Я так удивился, что сначала долго рассматривал незнакомое лицо, обрюзгшее, полное. Странно. Ты-то чем провинилась перед Отделом, тетка? Придется выдумывать. Я встал и прошелся по кабинету, разминая затекшие мышцы. На часах… ого, полдень уже. Долго я сегодня. Что бы такое про нее придумать?
