'Я не могу просто так, ни за что ненавидеть человека'.
'Каждого человека есть за что ненавидеть'.
'Не может быть'.
'Поверь, этих есть за что. Ну сам подумай, ими ведь Отдел занимается'.
'Я понимаю. Но все равно не могу. Вот этот, к примеру, что он такого сделал?'
'Это военный преступник. Отправил на смерть кучу народа. Сам в бункере сидит, приказы отдает. Дерьмо, каких поискать, короче. И педик к тому же'.
'Так ты про каждого из них все знаешь?'
'Я ничего не знаю. Один раз спросила у начальства, мне сказали: 'вопрос не по окладу'. Я такой же простой исполнитель, как и ты. Только у меня погоны есть, а у тебя — нет. Знает все про них руководство, оно дает приказы'.
'То есть, ты все это сейчас из головы придумала? Что он военный, что в бункере, и насчет педика тоже?'
'Да какая разница! Он преступник. Иначе бы нам его фотографию не дали. И… да, он военный — вон, форма на нем. Остальное можешь придумать сам. Про педика я сказала потому, что знаю, как ты их не любишь'.
'То есть, мне самому надо выдумывать причины…'
'Да'.
'…по которым я должен…'
'Да, да. Пойми, Тимка, главное — это результат. А что ты при этом думаешь, как этого добиваешься — это все неважно, это на твое, как бы, усмотрение. Только помни, пожалуйста: невиновных здесь нет. Ты ведь хищник, у тебя в крови охота. Слушай голос Тотема'.
Невиновных нет.
Я взял фотографию со стола. Ох, и толстая баба. Сотня килограммов грязного сала, в одной лапе дорогущая перьевая ручка, в другой лапе зажат гламурный мобильник. Воспетая Кустодиевым пышная красота русских женщин, нежная кожа, роскошная грудь — все это не про нее. Она просто жирная хрюшка, раздобревшая на государственных харчах, бюрократ, хапуга, сволочь. Сколько их, одинаково мерзких, цедят через губу: 'Нет приема, санитарный день, документы не подготовили, очередь на два года вперед, внесите пошлину, требуется подпись заместителя' — и проситель вязнет в недрах вонючих коридоров. А ты приходишь на службу, и пьешь чай, и болтаешь с подобными себе гадинами, и пялишься в окно, и плюешь в потолок — с утра, перед обедом, после обеда, перед каждым перекуром и после каждого перекура. Бедолаги, которые с ночи стоят в очереди к тебе на поклон, ждут и надеются, каждые пять минут проверяют, на месте ли всевозможные справки, документы, формы, приказы, и все для того, чтобы ты, наконец, вышла из кабинета, едва не застряв в проходе, и сиплым от ожирения голосом объявила: 'На сегодня прием окончен'. Ненавижу. Ненавижу…
Нет, нет, нет. Великий Тотем, это же просто больная старуха, в жизни не испытавшая ни любви, ни веселья. За что ее так? Неужели она недостаточно поплатилась? Растраченная молодость, погубленное здоровье, сын-наркоман и шлюшка-дочь, и нет внуков, ни одного, а смерть уже близко. Сейчас я сделаю так, что у нее пропадет последняя кроха удачи. Она выйдет на улицу, поскользнется, упадет и сломает бедро, или проворуется, или на нее нападут гопники, или с ней случится еще какая-нибудь гадость, и все ради загадочных целей Отдела… Невероятно.
А может, все это впустую?
Все те два месяца, которые я провел в Отделе, мне приходилось только смотреть на фотографии. Изо дня в день — смотреть и ненавидеть. Что при этом происходило с теми, кто был на фото, мне не говорили. Да я и не спрашивал, если честно. Работаю — значит, так надо. Если бы мной оказалось недовольно таинственное начальство, которое было начальством и для Саши, то меня давно прогнали бы к черту. Так? Наверное, так. Здесь не курорт, здесь организация серьезная. Пожалуй, самая серьезная во всей стране. И все-таки меня одолевали сомнения. Я часто вспоминал день, когда погиб Черный. Если правда было то, что я мог наводить на человека неудачу; если одной только силой гнева я делал так, что Черный и Дина все время попадали из огня да в полымя; если рок, вызванный мной, был настолько силен, что глушил автомобильные моторы, руководил случайными перемещениями десятка людей и в конце обрушил на голову Черного груду битого кирпича… Если все это было на самом деле, то почему мы так долго не могли их поймать? Почему мы не настигли их сразу, как только они попались этому толстому менту с невообразимой фамилией? Может, тогда Черный остался бы жив.
'Это не ты убил его', - сказал я себе в тысячный раз.
'Это ты убил его', - возразил в тысячный раз голос в голове.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул я, роняя фотографию на пол. Ровно через минуту дверь открылась, и я увидел Сашу. Только она осмеливалась заходить ко мне во время работы. Про минутную паузу знали все, но верила в ее эффективность одна Саша. И еще — она никогда не надевала маску.
— Привет, — сказала она, взмахнув рукой по-кошачьи. Думаю, я должен описать это движение более подробно. Итак, вы подгибаете пальцы таким образом, чтобы получилось некоторое подобие когтей, затем поднимаете ладонь до уровня уха и несколько раз покачиваете ей. Насколько мне известно, тотемное приветствие в ходу только у кошек. Волки, крысы, и, тем более, остальные малочисленные хинко здороваются так, как это принято у простецов.
— Служу России, — откликнулся я. Саша улыбнулась:
— Тебе так отвечать необязательно… Что мрачный такой?
Она села на стул и украдкой заглянула в корзину.
— Я не мрачный, — сказал я. — Задумчивый, разве.
Саша некоторое время изучала мое лицо.
— Ладно, — сказала она. — Не буду тебе морали читать. Как дела, вообще?
Я пожал плечами.
— Вам виднее. Я ж не знаю, что с этими бедолагами происходит.
Саша кивнула, пропустив 'бедолаг' мимо ушей.
— Речь не результатах твоей работы, — сказала она. — Речь о самом процессе. Тебе здесь комфортно? Ничто не мешает? Ничего поменять не хочется?
Я подумал. Вспомнилось последнее фото.
— Да нет, пожалуй.
— А если честно?
Я отвернулся к окну. Сказать? Не сказать?
Скажу.
— Если честно, — проговорил я, — чувствую себя идиотом. Смотрю на фотки, пыжусь, что-то себе представляю… А ощущение, что толку от этих моих представлений никакого нет. Или почти никакого.
Саша скрестила руки на груди, вытянула ноги и постучала носком левой туфли о носок правой.
— Ну что, — сказала она задумчиво, — тогда ты готов работать с живым объектом.
— Это как?
— Боевой вылет, — объяснила Саша. — Туда, где очень нужно наше влияние, но куда нельзя послать спецназ.
Я помолчал, осознавая.
— Это раньше частая практика была, — пояснила Саша. — Раньше вас много было, таких, как ты.
— А сейчас?
Саша опустила глаза.
— Сейчас только ты один, — сказала она. — Я бы тобой ни за что не рисковала, но руководство требует. Говорят, это полезно… Психологически оправдано, короче.
