Как всегда.
А Гарри вмешался.
Как всегда.
― Я просто так разозлился, Рон. Прости. Я не знаю.
― Малфою тоже досталось?
― Да.
― Ну, наверное, это хорошо.
Гарри помотал головой. ― Рон… тебе надо пойти поискать ее. Попробуй.
― Нет, Гарри.
― Как это — нет? ― Складка между его бровей стала глубже.
― Потому что наверняка она хочет побыть одна. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. ― Рон покачал головой. ― Черт возьми, брат, это ты раньше читал мне такие лекции. Так что просто оставь ее в покое. Хотя бы до завтра. Надо дать ей остыть, а там видно будет. ― Рон опять говорил таким тоном, таким нехарактерно назидательным тоном. Который Гарри страстно ненавидел. Мерлин. Что это место с ним делает? Что оно делает с ними тремя? ― Давай поговорим о том, что случилось, а? Давай, рассказывай, почему ты это сделал.
― Это он, Рон. Просто он.
Но должно было быть что-то еще.
Несомненно, что-то еще.
― Гарри?
― Ага?
― Не увиливай. Это я. Давай, рассказывай.
И тогда мы посмотрим, что можно сделать.
* * *
В голове Драко гремела тяжелая ритмичная музыка.
Низкая, громкая, иногда со словами, но он не понимал их. Бессмысленный звук. Незнакомый. И он хотел, чтобы это прекратилось. Голова мелодически пульсировала от мощных, богатых звуковых спецэффектов. Если бы он только мог вырвать это и вышвырнуть. Вышвырнуть вон. Пока из ушей не полезло.
Последние два дня. Они не пролетели, а проползли, в грязи, под дождем, в нечистом воздухе, оставляя за собой кровавые следы, глубокие борозды. Дыры. Все эти дни его не оставляло ощущение, как будто он вдохнул и забыл выдохнуть. Через дыру в груди, глубиной до самого сердца. Как будто дышал через щель, сочившуюся кровью.
Но как драматично.
Как поэтично.
Так глубоко и образно.
Не правда ли?
А еще стыдно. Потому что это полная и абсолютная чушь.
Все это.
О днях длиной в год, и следах такой глубины, что от них наверняка останутся шрамы. О вдохах без выдохов. О ненависти и нищете. Лишении. Отречении. Зависимости. Мании. Еще слов?
Еще грандиозных аллегорий и блестящего остроумия? Еще заявлений?
Как насчет… Она была нужна ему так, что сердце утекало. Из глаз, из ушей, из ноздрей, изо рта. Просачивалось через поры в коже.
Ого. Какое сильное заявление. Слишком сильное, твою мать, Драко. И где публика, где аплодисменты?
Блейз видел, как он выходил. Студенты. Все эти дети. Они расходились после ужина. Интересно, что было на ужин, подумал Драко. Вероятно, мясо. Он вспомнил, что хотел бы больше любить мясо. Но его надо было слишком долго жевать. Поэтому он притворялся. Хотя на самом деле не любил его. Смешно. Странно, что он притворялся. Если тебе что-то не нравится, то не нравится. Зачем притворяться?
― Все в порядке, Драко? Ты выглядишь так, как будто только что бросился со скалы.
― Отвали, Забини.
― Не вопрос.
― Ты ешь его?
― Кого?
― Это яблоко.
― Не прямо сейчас.
― Я пропустил ужин.
― Ладно, бери.
Огрызок лежал рядом с ним на земле. Мокрый. Коричневеющий. На мокрой траве у озера. Он взглянул на него и задумался.
Как он выглядел? Так же, как Поттер? Весь в крови, потный, задыхающийся, сложившийся пополам от боли?
Никто ему ничего не сказал. Никто, кроме Забини. Который расщедрился на чертово яблоко.
А если бы он был Поттером? Ах, если бы он был Поттером. Наверняка к нему сбежались бы армии идиотских жополизов. А ну-ка, кто быстрее заштопает Мальчика-которому-уже-давно-следовало-бы-сдохнуть. Позвали бы Мадам Помфри и торжественно унесли его в больничное крыло, завернув в шелковые простыни.
А Драко лежал там. В грязи. У озера. В леденящем холоде приближающейся ночи. И все, на что он мог рассчитывать — только армии слизняков, жаждущих добраться до его крови, слизать ее с его пальцев. А он так старался избегать массовых сборищ.
И, разумеется, Снейп. Который почти заметил его. Возможно, он действительно его заметил. И если так, то можно попрощаться со значком старосты. Навсегда.
Живот скрутило от внезапного страха.
Великолепно. Потому что это все еще кое-что для него значило. У него еще оставалось что-то, кроме «коснуться и попробовать и вы**ать и Грейнджер», что могло привлечь его внимание. Хорошо. Ему почти захотелось вернуться в замок, бегом, чтобы сказать этой суке.
«Видишь? Я еще не совсем твой, как ты могла подумать, Грейнджер. Еще есть что-то, что не кричит твое имя. Не имеет отношения к боли, отцам, крови и шрамам. Смотри, еще осталась крошечная часть меня, которая для меня, Грейнджер. Наплевать, насколько маленькая, потому что она есть.»
Есть.
Чуть-чуть. Но есть.
И поэтому он еще держался.
Еле-еле. Но держался.
За должность Старосты. За Квиддич. За тот день, когда он почувствовал, как деньги Малфоев коснулись его пальцев и обожгли, обещая поднять его — выше, еще выше, прочь отсюда, блин. Драко вцепился в землю. Почувствовал, как холодная вода и грязь проникают под ногти. Как странно он, должно быть, выглядел. Выйдя вот так на улицу. Придя сюда. Распластавшись на земле и закрыв глаза.
Какое безумие. Полное гребаное безумие. А если подумать, что час назад. Два или три. Что тогда. Было.
Драко почувствовал, что его снова затягивает. Нет. Пожалуйста, нет. От**ись.
Но он опять был там. В классе, с Грейнджер.
Задавал себе те же самые вопросы. Те же безмолвные ответы. Те же мысли, от которых его хватка начинала ослабевать. И должность Старосты, и Квиддич, и жгуче-восхитительно-прекрасные-деньги начинали ускользать от него.
Что она подумала? Что она думает?
Где она сейчас?
Грейнджер.
Не важно, за сколько всего он будет пытаться держаться.
Грейнджер.
Его пальцы вонзились глубже в грязь.
Из всех грязнокровок в школе. Из всех грязнокровок в мире. Он ненавидел ее больше всех. Ненавидел и желал и жаждал, как темный густой мясной соус, растекающийся каплями на языке. Оглушительно безнравственно. Так и есть. Ненависть и нужда. И аморальность всего, что он должен с ней сделать. Всего, что невозможно было не сделать.
Если бы он только мог избавиться от этой примитивной животной потребности. Осталось бы только омерзение. Управляемое и безопасное. Банальное отвращение. Он бы успокоился. В одиночестве.
С отцом. Разобрался со всем этим. Может быть, одно последнее наказание. Но не больше. Грейнджер. Больше никаких Грейнджер, чтобы е**ть мозги и напрягать член. И притягивать глаза Драко к своему рту, к влажным, припухшим, раскрасневшимся губам, к шее — средоточию крови, стенкам ее влажного распухшего рта. И внутри всего этого. Его дыхание. Его язык. Его пальцы. Его член. Этот жар, сосущий влажный жар. Она, упавшая на колени; обхватившие его пальцы, порхающий вокруг язык. Губы, сочащиеся, кровоточащие. Тугие. И слышать, как она задыхается под ним.
