— Парень, — вдруг позвали его негромко и хрипло. — Будь человеком, подойди.
Гаор вздрогнул и повернулся на звук. У стены так, что стоя лицом к двери, за которой скрылись врач и хозяин, и не заметишь, кровать-каталка. Широкие белые ремни прочно удерживали на ней распластанное обнажённое тело. Обе ноги ниже колен туго замотаны белой тканью. "Полуфабрикат"? Гаор быстро оглядел стыки потолка и стен и, не найдя глазков камер наблюдения, подошёл. И удивился до немоты. Привязанный к кровати мужчина — явно чистокровный дуггур, без ошейника и клейма. Свободный?!
— Что, — мужчина скривил лицо, обмётанное недавно проступившей редкой чёрной щетиной, — не видел такого? Посмотри. Смотри, смотри, лохмач.
С усилием мужчина повернул привязанную к каталке руку ладонью вверх, и Гаор увидел синюю татуировку — открытый глаз.
— Точно, парень, — мужчина снова усмехнулся. — Он самый и есть. Попал в аварию, ноги всмятку, а мы лечению не подлежим. Назначен на утилизацию. Что это такое, знаешь?
Гаор кивнул.
— И что?
— Перечислить стадии и фазы, господин? — разжал губы Гаор.
— Пошел ты…! — мужчина бешено выругался. — Я к нему как к человеку, а он мне господином тыкает. Врезать бы тебе, да привязан.
— Могу и отвязать, — спокойно ответил Гаор. — И врезать. Как человек человеку. Огонь справедлив.
Мужчина облизал сухие в серой корке губы и вздохнул.
— Думаешь… может, и так. Только… я ведь не сам, поверь, я по приказу… прикажут, и куда ты денешься. Ладно, покурить у тебя есть? Дай, будь человеком.
Гаор покачал головой. Мужчина зло сощурил глаза, и тогда он пояснил:
— С собой носить запрещено.
— Такой ты и послушный?!
— Спина чешется, — усмехнулся Гаор. — И жить хочется.
— Это да, — вздохнул мужчина, — жить хочется.
Теперь они молча глядели друг на друга.
— Запомни, — вдруг совсем тихо сказал спецовик. — Мы тоже люди, понимаешь? В печке все равны.
— Как тебя зовут? — спросил Гаор.
— Неважно, у нас семей нет. Запрещено нам, понимаешь? Сволочи, хоть бы вкололи что, чтоб заснуть и не проснуться, а они…
Он внезапно, как выключенный, замолчал, и в то же мгновение Гаор не так услышал, как почувствовал поворот дверной ручки и резко шагнул с разворотом, чтобы оказаться спиной к каталке и лицом к двери…
…И что? И ничего. Огонь справедлив? А как ему ещё думать?! А в "печке", и в самом деле, все равны, все горят одинаково, и пепел в одну землю ляжет. Мать-Земля всем мать, всех принимает.
А в этот день должен был быть какой-то очередной "семейный" праздник. Гаор узнал о нём накануне от Фрегора, который всю дорогу домой отчаянно ругался, выдумывая повод удрать из дома.
— Сволочи, — стонал он, как от боли, — представляешь, Рыжий, эта сволочь знает моё расписание, а с пердуна станется позвонить моему идиоту и отпросить меня.
Гаор уже знал, что сволочь — это, как правило, Мажордом, пердун или старый пердун — отец Фрегора, а идиот — непосредственный начальник. Ни к кому из перечисленных он ни малейшей симпатии не испытывал, праздники Ардинайлов с травлей и прочими паскудствами ненавидел, и потому слушал хозяина даже с сочувствием.
— Придётся Венну звонить, — наконец вздохнул Фрегор. — Пусть организует мне вызов. Останови, Рыжий, да, у будки.
Гаор аккуратно притёр лимузин к тротуару точно напротив будочки телефона-автомата.
Договорившись с Венном, Фрегор вернулся в машину уже в гораздо лучшем настроении.
— Гони в "Пещеру", Рыжий, — распорядился он и хихикнул. — Сейчас мы тылы подготовим.
"Пещера" была знаменитым ювелирным магазином, и Гаору стало интересно: какие тылы там собрался готовить хозяин? А если его заставят идти следом, будет здорово: в "Пещере" он не был ни разу, и стоит посмотреть на это место, так сказать, изнутри.
Но мощные фигуры и морды охранников у входа — похоже, бывшие спецовики — не вызвали у Фрегора желания брать раба с собой, и Гаору пришлось остаться в машине под их внимательными и откровенно недоброжелательными взглядами.
Ждать пришлось недолго. Как и тогда, на день рождения Сынка, Фрегор вышел с маленьким фирменным свёртком-коробочкой в руках и сел в машину с теми же словами:
— Пусть давится. Домой, Рыжий.
— Да, хозяин, — откликнулся Гаор, срывая лимузин с места.
Его догадку о дне рождения кого-то из Ардинайлов подтвердили в казарме.
Разумеется, он никого ни о чём не спрашивал, просто уже достаточно набил глаз, чтобы заметить суету предпраздничной подготовки. А Мажордом сразу — он только успел куртку снять — вошёл в их мгновенно замолчавшую спальню и прямо к нему.
— Дамхарец, завтра с утра в выездном чтобы был!
— Понял, — кивнул он, продолжая раздеваться. — А куда ехать?
— Куда прикажут! — усмехнулся Мажордом. — Завтра всё для господина Орната, понял?
Гаор, сидя на кровати, расшнуровывал ботинки и, услышав это, вскинул на Мажордома глаза.
— Да-да, — насмешливо смотрел тот на него сверху вниз, — завтра его день и его праздник. Всё для него и как он захочет. Запомни.
Мажордом оглядел его, стоявшую рядом Снежку, улыбнулся с явным торжествующим превосходством и вышел.
Гаор посмотрел на Снежку, пожал плечами и продолжил переодевание.
— Ты поберегись, Рыжий, — шёпотом сказала Снежка, — про него страшное рассказывают.
— Кто? — так же тихо спросил Гаор, возясь с ботинком.
— А мальцы из первой спальни, ну, кого ему на подстилку дают. Которые вернулись.
И Снежка вздохнула.
Перспективы вырисовывались, мягко говоря, невесёлые. Но ничего изменить он не мог, а потому просто кивнул Снежке, показывая, что всё понял, отдал ей своё бельё и белую рубашку и уже в расхожем пошёл со всеми на ужин.
А после ужина его позвала к себе Первушка и долго тщательно осматривала. Он, правда, догадывался, чем вызван этот осмотр, но всё-таки спросил:
— И что хочешь найти?
Она строго посмотрела на него:
— Не придуривайся, Дамхарец. Он о тебе давно спрашивает.
— Я знаю, — усмехнулся Гаор.
— А про дециму тоже знаешь?
И в ответ на его искренне удивленный взгляд кивнула:
— Вот-вот. Помни, за тебя вся третья спальня ответит.
Гаор медленно, тщательно подбирая слова, спросил:
— А что, бывало уже такое?
— А ты как думаешь, почему с малолетства на подстилок учат? Из-за этого. Кому охота из-за неумёхи или дурака поселкового своей жизнью отвечать? Сам подумай. Своей, — она зло и очень похоже на Мажордома улыбнулась, — головой. Или у тебя весь ум в лохмы ушёл?
Он стоял перед ней голый, во весь рост, а она, отступив на шаг, требовательно и придирчиво, как… на сортировке — вдруг подумал он — осмотрела его.
