— Я снова чуть не свихнулся, — подал голос Виктор.
Я обратила на него тревожный взгляд.
— Не свихнулся же, — потрепал он меня по голове.
— Он чуть не потерялся, но вовремя смог найти верный путь, — хохотнул доктор собственной остроте, — Так вот. Я едва не проспал собственное убийство. Если бы меня не разбудили боли в самых неожиданных местах. Я слышал разговоры и ждал пока все утихнет. После чего выяснил еще одну прекрасную особенность параллели, чем больше ты извне, тем больше у тебя возможностей. Встать я не мог, но смог протянуть руки в окошко и вызволить Ка из беды. В параллели наши раны были почти идентичны, по крайней мере я не мог встать на ноги. Чем дальше вы были от места, тем призрачнее оно становилось. Видимо, Серцет часть своего эго отдал этому двойнику Виктора, кстати, о нем позже. И боли мои были уже не такими сильными, и слабели, пока вы уходили. Вскоре и Пенелопа смогла меня найти, она подлечила моего Ка и меня заодно.
— Но получается, что Виктор убил своего двойника, как же он остался жив? — этот вопрос не давал мне покоя.
— Помнишь, я говорил, что египтяне считали, что человек сойдет с ума сперва, когда умрет его Ка? — лукаво посверкал на меня глазами доктор, — двойник не был Ка Виктора. Он был твоим вымыслом. В тот самый первый раз, когда ты показалась в параллели, он принял вид Виктора, просто тебе было так комфотнее. Вероятно, в чистом виде, он должен был быть похож на Серцета, я не исключаю такой вероятности.
Виктор смог легко его убить просто потому, что у Виктора вообще нет Ка. Ка умирает, когда человек сходит с ума, то есть наши с тобой любимые алкоголики убивают не только себя, но и своих Ка. Ка Виктора умер, у психов вообще Ка нет… Тем страннее встреча с Ка Пенелопы… Больные вольны перемещать свое сознание в пограничье и в параллель, как оказалось, просто больные не понимают, где они. Истинные безумцы находятся сразу везде, представляешь, какая мешанина у них в головах? И все-таки странно… — доктор надолго задумался, сел к нам в профиль и все косился за окно. Он не был грустен, он тщательно пытался разгадать эту загадку, — а, ладно, потом, теперь у меня много времени будет, — махнул он рукой, наконец:
— Самое забавное, что убить своего двойника мог только Виктор. Собственно, что он и сделал.
— Это было непросто, — скромно откомментировал Виктор.
— Брижит, спроси что-нибудь у меня, язык устал болтать, — улыбнулся доктор.
— А что с моим Ка-то? — вдруг забеспокоилась я.
— Ну, ты все еще жива… — ласково сказал ван Чех.
— Да?! — не совсем уверенно сказала я.
Доктор морщась перегнулся через стол и щелкнул меня по носу, достаточно больно, от неожиданности, обдности и усталости на глазах навернулись слезы.
— Не плачь, Брижит, я не мог удержаться. Больно?
— Еще бы, — потирала нос я, — Виктор, давай его добьем?
— Значит, ты жива! — ликующе воскликнул ван Чех и вскинул перст указующий вверх, но тут же поморщился и забрал руку обратно.
— Это вам за мой нос, — злобно сказала я.
Виктор крепко обнял меня, и изогнувшись поцеловал в кончик носа.
— Сейчас болеть перестанет. Не злись, — он ласково подмигнул мне.
— Я честно не знаю, что там с твоим Ка, — задумчиво пояснял доктор, — я Выдохся, с твоего позволения я пойду спать.
Тут Чех слегка побледнел и откинулся на кресло. Мы с Виктором вскочили в панике. Доктор басовито захрапел.
— Спит, — выдохнул Виктор.
Мы расхохотались, сильнее всех хохотал великолепнейший Вальдемар Октео ван Чех, решивший нас попугать напоследок.
Последний раз, когда я видела доктора до сегодняшнего дня, 4 месяца назад — Виктор отводил его до палаты Пенелопы, где доктор и заночевал. Мы вышли на улицу, был уже шетой час утра и автобусы только начинали хотить. Мы с ним проспали сутки, а когда проснулись, то обнаружили в ящике письмо от доктора. Он уехал в какой-то реабилитационный центр и просил его не искать. В одной ему свойственной форме, он сообщал, что "сам найдется, когда придет время".
Виктор немного обиделся на него. Надо ли говорить, что мы скучали. Иногда я доставала письмо и перечитывала. Прошлый раз мы хотя бы по-человечески попрощались, а сейчас…
Был уже конец сентября, когда Виктор пришел домой радостный сверх всякой меры.
— Неужели серию про бабочку покупают? — удивилась я. Виктор не так давно закончил серию из трех картин "Рождение бабочки".
— Нет. Ван Чех вернулся! Я встретил его сегодня. Просил передавать тебе привет, и передать, что ты цитирую: "совсем забыла старого больного доктора!".
У меня выпала из рук тарелка и разбилась.
— Я уберу, — махнул ркуой Виктор, — он сейчас в клинике. Давай, быстрей поезжай туда.
— Сейчас?!
— Одевайся и поезжай, — Виктор буквально вытолкнул меня из кухни вон.
Я собралась с космической скоростью и поехала в больницу. Моргнуть я не успела, как оказалась в ординаторской.
Ван Чех стоял спиной к окну, с картины на меня ласково смотрел нарисованый доктор.
— Кто там? — басом спросил он и повернулся, — Брижит, дитя мое.
Широкая белозубая улыбка озарила его лицо. Он раскинул руки. Я впервые сознательно обняла доктора. С лица не сходила радостная улыбка. Доктор погладил меня по голове, клюнул в макушку.
— Документы привезла? — отстороняя меня, спросил он.
— Привезла.
— Садись, я подпишу пока.
Доктор, хромая пошел к столу.
— Коллеги говорят, что нога будет гнуться со временем, но пока что-то никак. Плохо там Пенелопа о нас заботится, — с улыбкой откомментировал ван Чех.
— А на следующую практику можно будет записаться? — спросила я.
— Нет, вы только полюбуйтесь. Я ей еще эту практику не закрыл, а она уже, о новой беспокоится. Все можно, конечно, если в меру, — он опять углубился в бумаги.
Дверь в ординаторскую открылась. Заглянула Маус.
— Доктор, и, вы, — она расцвела, и бросилась нас обнимать, — Я выписываюсь, вот пришла попрощаться.
— Давай, иди отсюда, — стал выталкивать ее из ординаторской, — ты теперь здоровая, тебе тут не место.
Маус ушла.
— Жалко, не я ее довел, — бормтал доктор, делая записи в моих бумажках.
— А Британия?
— Выписалась три месяца назад.
— И как она?
— Готовит вкусно… очень… да… И детишки у нее милые, — сверкнув на меня голубым глазом, сказал доктор.
— О как! — хлопнула я себя по коленке.
— Вот так, да.
Доктор был немногословен сегодня.
— Все, дитя мое, иди с богом.
— И что это все?
— Все… точнее не все. Присядь-ка, у нас тут место освобождается, не хочешь присоединиться к нашему коллективу?
