- Хорошо. А у тебя что, Гостомысл?
Обратился Брячислав к брату. Тот улыбнулся в ответ:
- Лондиниум обчистили. Ромейский князь своих воев на Полночь погнал при вестях о нас. Думал, что мы там хотим напасть. Да просчитался. Мы языков взяли. Те поведали, что нужное лишь в столице римской добудем. Решили рискнуть…
Тоже развёл руками в стороны и рассмеялся:
- Ан, видишь, как сложилось? Мы пришли к нему домой, а хозяев то и нет! Вот и воспользовались хлебосольством.
На этот раз рассмеялись все собравшиеся, даже неулыбчивый обычно Путята, и тот растянул губы в вежливой ухмылке. Но младший князь мгновенно стал серьёзным:
- Город мы взяли. Его всего десятка два солдат охраняло, а основные войска ушли к северу. Так что время у нас было достаточно. Пришлось ромейские корабли взять. На своих места не хватало.
- Хорошо повеселились?
- Отвели душу! Ничего не скажу. Добре. Воину без женщины нельзя. Душа заскорузнет.
- Надеюсь, с собой никого не прихватили?
- Чур на тебя, брат! Путята ясно сказал – тень Распятого Раба над ними чернее ночи висит! Нет среди нас тех, кого Боги разума лишили. Одно дело – тело облегчить. Другое – жить с исконным врагом. Всех оставили. Пускай наших детей, если у кого и будут, сами воспитывают.
Князь кивнул в знак согласия, потом опять спросил:
- Значит, взяли много чего?
- Ржи – почти двести тысяч пудов. Ещё – ячменя с сотню тысяч. Масло. Ткани. Железа полтораста тысяч пудов в крицах и изделиях.
- Ого!
- Ну и прочей рухляди пятьдесят тысяч пудов будет.[29]
Брячислав покачал головой:
- Однако, брат… Опасно тебя в походы посылать! Ромеям то хоть что-нибудь оставил?
Тот вновь рассмеялся:
- Воздух, чтоб дышали. Да воду в реке. Чтобы было чем запить.
Все вновь улыбнулись. А князь снова стал серьёзным:
- А теперь вот что я вам скажу…
…Он уже не колебался, а принял решение – идти в новые земли сейчас же. Немедля. Через два дня, самое большее – отослать лодью с теми, кто оставался в городке, в Аркону вместе с братом. А остальным – туда, в новые края. Раз земли столь благодатны. У обоих дознатчиков глаза горят огнём. Да и то, что видел князь привезённым, говорило в пользу принятого им решения…
- Два дня на отдых. Разбираем привезённое. Лишнее – схороним…
- Как?!
Встрепенулся Гостомысл, услышав такое. Остальные насторожились, но князь взмахом руки попросил брата помолчать и продолжил:
- Знамение мне было. Нельзя нам оставаться здесь. Проклятый Истинными просыпается. Посему – торопиться нужно. Лодью, что здесь оставалась, пошлём гонцом в Аркону. Пойдут те, кто оставался здесь. Остальные – на новое место. В Аркону пойдёшь ты, Гостомысл. С тобой – Крут. Он дорогу к новым местам знает. Проведёт. Так?
Тот кивнул в знак согласия, и Брячислав продолжил:
- Людей у нас достаточно. Продуктов теперь тоже. На любую зимовку хватит. До холодов поставим землянки. Снега сойдут – попробуем посеять рожь. Пшеницы не нашли?
Обратился к брату. Тот виновато потупился. Буркнул под нос:
- Мешков десять.
- Всю на посев оставим.
- Там ещё какое то зерно. Не сталкивался прежде.
- Разберёмся. Вам задача – любым способом до Арконы дойти. Там перезимуете. Жрецам доложите. Скажете, пусть шлют людей побольше. Сколь получится. Весной, как море успокоится – назад. Прямо на новые места. С собой возьмите скотину, землю пахать. Да и прочее тоже. Кур, гусей, уток. Словом, всю живность. И главное – люди. Чем больше, тем лучше. Особливо – жёнок незамужних.
- Да где ж их взять?! Какой род девок отпустит неведомо куда?
- Жрецы слово скажут – отпустят…
Путята согласно кивнул, и ободрённый, Брячислав сделал глоток воды из ковша. Горло пересохло.
- Успеем за два дня?
- Главное сейчас, гонцов в Аркону успеть отправить. Лодья в порядке. Народ отдохнувший. Что там? Охота да рыбалка. Чужинцы слово своё держат крепко. К нам не пристают. Вообще из округи ушли, чтобы не дай чего случилось ненароком. Так что тихо было. А ежели на новые места чуть позже отправимся – так ничего страшного, думаю. Нужно то, что здесь заготовлено, на вернувшуюся лодью погрузить. Влезет.
- Влезет. Не стану перечить, княже. Но сперва, думаю, после похода нужно корабли проверить. Особенно, ромейские. Да посмотреть, что можно сделать с ними. Люди, говорю, измаялись, пока их сюда довели через море.
Брячислав кивнул в знак согласия.
- Так и сделаем. Седьмица для переезда погоды не сделает. Но лодью в Аркону пошлём в срок!
Нахмурился, готовый одёрнуть любого, кто возразит, хотя несогласных не было. Все понимали, что князь прав… Внезапно в двери клети забарабанили, позвали:
- Княже, княже!
Все схватились за оружие, вскочили.
- Входи! Что случилось?
На пороге мялись караульные:
- Да тут, княже…
- Не тяни тура за хвост! Говорите, что случилось?!
Гостомысл не выдержал, и старший из караульных, что был на берегу, охраняя вытащенные на песок корабли, едва заметно улыбнувшись, ответил:
- Чужого поймали.
- Чужого?!
Глаза Брячислава сузились от гнева – вот же, только что хвалил чудь, что те слово держат, и на тебе! Обманули! Но воин, чуя закипающий в князе гнев, торопливо обернулся и махнул рукой:
- Давай сюда!
Из темноты показались ещё двое, ведущие спотыкающуюся невысокую фигуру, обмотанную плотной тканью с головой, перехваченной у пояса верёвкой.
- Вот, княже…
Развязали узел, сдёрнули плащ, в который был закутан пленник, и… Гостомысл открыл от удивления рот, а Путята впервые рассмеялся в голос:
- Ну, младшенький! Ну, учудил! А ещё хвалился, что ромейки нас ни в жизнь не найдут!
Брячислав не понимая посмотрел на обоих, потом на стоящую перед ним гибкую фигурку в грубом хитоне, с огромными, блестящими в свете факелов глазами, идеальными чертами лица и светлыми для гречанки волосами.
- Что за…
Жрец перестал смеяться, разогнулся, потом ответил:
- Эпика это, старший князь. Та самая, с которой брат твой в Лондиниуме утешался. Дочка князя ромейского. Видно, полюбился ей Гостомысл, коли бросила всё, да на борт пробралась и спряталась. Где нашли?
- С ромейской каторги спрыгнула. Только что. Отошла нужду справить. Мы мешать не стали. Дело такое… А как закончила, тогда и скрутили.
Жрец кивнул, потом серьёзно, как никогда, взглянул на Брячислава:
- Что скажешь, княже?
Тот скривился, как от зубной боли:
- Пусть брат решает.
Лицо Гостомысла было непроницаемым. Наконец заговорил:
- Ты же сам говорил, Путята…
- Я чужую смелость уважаю. А девица доказала, что храбростью не обижена.
